коммерческая сторона дела претерпела множество изменений; что бы я ни выдумал, говорят мне, денег на это теперь жалеть не будут, и когда я спрашиваю, могу ли я делать свой сценарий каким угодно трудным и дорогим для постановки, то получаю ответ: этим смущаться нечего. Вот я и не смущаюсь.
Я старался изложить фильм почти в таком виде, в каком зритель увидел бы его на экране, и я даже скажу кое-что о музыке, которая должна быть написана для него. В сущности, я собираюсь рассказать читателю о фильме, как бы показав его в воображаемом кинотеатре, и, сделав это, хочу передать его тем, кто меня так обнадеживал, чтобы они превратили его в зримую реальность. Но сначала мне хотелось бы рассмотреть некоторые особые трудности этого фильма и наилучшие, с моей точки зрения, способы их преодоления. Кроме того, перед тем, как начнутся съемки, я коротко и в общих чертах остановлюсь на том, что это за фильм и каким требованиям он должен отвечать.
В скоропалительных и ожесточенных спорах и категорических утверждениях, из которых по большей части состоит литературная, театральная и кинокритика, всегда выделяются те или иные направления. Одни требуют возвышенности и утонченности, другие – легкости и сердечности, третьи – широты взглядов и полезности. Обычное разделение здесь оказывается недостаточным; к «высоколобым» и «низколобым»[4] надо добавить еще и «широколобых». «Широколобый» так же, как «низколобый», боится быть «изысканным», но также, как «высоколобого», его ужасают дешевка и примитив. Он не пренебрегает существующим, но и не принимает его, а ищет, пытаясь достичь невозможного, и удовлетворяется частичным успехом. Фильм, в котором рассказывается о нынешнем стремлении к миру во всем мире, возможно, внушит отвращение как «высоколобым», так и «низколобым». В нем надо выразить и обосновать мысль и тезис; в нем надо отразить все политические позиции; показать воюющего человека, которого война калечит и убивает, человека, которому война угрожает и который, возможно, способен покончить с войной. «Высоколобый» назовет такой фильм трактатом, «низколобый» – проповедью, и оба они ощупью направятся к выходу в отчаянном стремлении убежать от этой «трактатопроповеди». «Высоколобому» нечему учиться, «низколобый» ничему не хочет учиться; по сути дела, разницы между ними нет. Этот фильм не для них. В конце концов «высоколобый» – это тот же «низколобый», только вдобавок претенциозный. В общем, мозги у них устроены одинаково. «Широколобый» останется, его волнует огромность темы.
Если вдуматься, в выражении «мир на земле», в сущности, содержится отрицание. Оно само по себе подразумевает только отсутствие войны. Это человеческая жизнь, из которой изъяли войну. Значит, главное, с чем нам приходится иметь дело в фильме, – это война как ужасное зло, которое мы испытали, как зло, которое грозит повториться, как зло, которое мы надеемся сделать невозможным. Мир, повторяем, есть просто жизнь, на которую не бросает тень мрачная туча войны. Следовательно, наша тема – это жизнь омраченная, но с надеждой, что она перестанет быть омраченной, что воля и сила людей рассеют эту тучу. Итак, нам необходимы для нашего фильма три главные нити: во-первых, замечательные, чудесные возможности жизни, освобожденной от военных тягот и разрушения; далее, мрачная действительность самой войны и ее ожидания, которая калечит и чудовищно порабощает людей; и, в-третьих, желание покончить с войной. В этом последнем есть героический элемент. Сюжет фильма должен быть историей героического подвига, достойного Геркулеса, если мы хотим довести борьбу до желанной победы, и достойного Прометея, если мы ограничимся только бунтом, временным поражением и надеждой на победу в будущем. Я выбрал для этого эксперимента наиболее простой и славный путь, так как я верю, что война может быть и будет побеждена. В этом фильме надо показать в развитии, как воля человека наносит поражение войне. Здесь человек должен быть не Гамлетом, а полубогом. Действие происходит в наш век, который представлен как век избавления от войны, и главные герои фильма должны воплощать чаяния, страхи, усилия и успех в борьбе, которая завершается полной победой.
Разрабатывая тему, необходимо рассмотреть различные способы подхода к ней. Должны ли мы воплощать действующие силы в отдельных образах и сосредоточить весь интерес фильма на личной драме одного или нескольких пацифистов или следует создавать фильм в широком плане, изображая угрозу войны и ликвидацию ее как явления массовые, показывая развевающиеся флаги, улицы, заполненные людьми, кричащие толпы, стычки, бои, военные конфликты, преследование и расстрел протестующего пацифиста, телеграммы, которые приносят горе в дом, отвращение молодых героев к войне, переговоры о мире, протесты, восстания, совещания кабинета министров, международные конференции и так далее, то есть сводя воедино большой разнородный процесс – от начала до заключительной трагедии, усталости и реакции? Второй путь вернее всего привел бы нас к сюжету «Вершителей судеб», этого великого неснятого фильма; первый – к обычному киносценарию. Это был бы обычный сценарий со сравнительно усиленным и углубленным задним планом. Стены комнаты пришлось бы раздвинуть, чтобы показать мир, которому опасность грозит и с неба, и с моря, и с земли, но потом сдвинуть их снова, чтобы можно было вернуться к личным переживаниям. Широкий показ был бы, конечно, ближе к правде, потому что покончить с войной можно только в том случае, если в одну точку будут направлены тысячи различных усилий, вся пропаганда, вся борьба. Но тогда нашему фильму пришлось бы в масштабах и сложности соперничать с самой жизнью.
Большим фильмам должны предшествовать маленькие, и в конце концов было решено избрать первый путь и сосредоточить внимание на главном герое, чтобы объединить все, что мы хотели выразить. Материал был бы слишком разнообразным, безграничным и несвязным, если бы мы не прибегли к изображению одного человека или группы связанных между собой людей, которая была бы ключом к пониманию действия и цементировала бы все в единое целое. Совершенно бессюжетные фильмы, правда, уже создавались и производили огромное впечатление; например, великолепный фильм «Берлин». Когда- нибудь эпизоды великой войны 1914—1918 годов могут быть снова собраны в одну потрясающе правдивую картину. Но одно неотделимо от другого. Зрители уже знают, что отдельные эпизоды – часть целого. С другой стороны, наша тема – исследование и синтез того, что должно быть достигнуто. То, что нам надо показать, не достигнуто. Чтобы убедить зрителей, надо прибегнуть к четкому приему – показать, как крепнет убежденность человека, вызывающего у зрителей сочувствие. Надо изобразить такого героя, который для зрителей воплощал бы стремление покончить с войной, такого героя, для которого эта проблема стала бы личной, понятной всем проблемой.
Такой герой позволит автору быть кратким. Искусство в широком смысле можно рассматривать как попытку упростить изложение. Оно подобно науке, которая тоже стремится к простоте. Но если наука осуществляет синтез и упрощение в интеллектуальной сфере, то синтез и упрощение в искусстве являются эстетическими. Интеллектуальные процессы – это процессы, общие для всех, а эстетические процессы воздействуют на того, кто способен чувствовать, и поэтому методы искусства всегда основывались на олицетворении, а действенность его – на сочувствии. Но персонаж, выбранный случайно, не может стать олицетворением. Он должен быть исключительно характерным. Силы, стремящиеся развязать войну, должны обрушиваться на него единым фронтом; он должен быть в состоянии принимать действенные решения «за» или «против» войны. Возможности развязывания войны в таком случае могут быть показаны в связи с его мыслями и действиями. Он может знакомиться с новыми средствами ведения войны, выслушивать военные планы и обладать исключительной возможностью видеть приближение войны и понимать, какой она будет; он должен переводить все это на язык человеческих страхов, мыслей и устремлений. Он должен обдумывать события и влиять на их ход, который должен быть типичным. Следовательно, он может быть одновременно самим собой и воплощением того разумного неприятия войны, которое так широко распространено среди современного человечества.
Несмотря на нынешнюю всемирную тенденцию к республиканским формам правления, для сюжета очень удобно, если герой будет монархом. И не просто монархом, а идеализированным средоточием деспотизма, который так силен в каждом из нас. Он не будет таким королем, который прячется за спину диктатора или удовлетворяется символическим обожанием; он будет думать и действовать с полной
