Тедди зачем-то нахлобучил кепку и навертел на шею красный шарф. Собственно говоря, он был апашем, а Кристина-Альберта бойко уперла руки в боки с самым гордым видом. Все попятились к стенам, чтобы освободить пространство для танца. Вначале было довольно терпимо. Но вскоре этот мистер Тедди начал швырять Кристину-Альберту то так, то эдак, перекидывая через плечо, хватал, опрокидывал на спину, чуть не переворачивал вверх ногами, которые торчали почти вертикально, а пальцы на руках касались пола. А она была красной, возбужденной, и ей как будто нравилось это фамильярное тисканье. Между ними чувствовалось какое-то нежелательное соответствие друг другу. Она и Тедди смотрели в глаза друг другу почти интимно, но и с какой-то яростью. В какой-то момент этого невероятного танца ей пришлось влепить ему пощечину, очень звонкую и точно вовремя. Проделала она это с таким воодушевлением, что все зааплодировали. А он улыбнулся, обхватил ее шейку своими ручищами и очень реалистично задушил.
Тут граммофон издал предсмертный хрип, и танец завершился.
Горло не беспокоило мистера Примби со времени обеда, но теперь он несколько раз издал «кха- кха».
Они хотели, чтобы Кристина-Альберта, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и растрепанная, станцевала еще раз, но она не согласилась. Танцуя, она заметила удрученное недоумение и горесть на лице папочки.
Парочка из соседней студии затем одолжила общество подражанием русскому подражанию пляске саратовских крестьян. Подобранная граммофонная пластинка обеспечивала не совсем тот аккомпанемент, но это ничему не мешало. Пляска доставила мистеру Примби искреннее удовольствие. Молодой человек присел почти к самому полу и лихо выбрасывал вперед то одну ногу, то другую, а девушка была совсем как деревянная кукла. Все хлопали в ладоши, отбивая такт в лад с музыкой, и мистер Примби тоже. Но тут произошло новое извержение из двери. Пятеро в причудливых костюмах потребовали пива. Мистеру Примби они показались нелепыми, яркими и совершенно неинтересными. На одном был красный петушиный гребень на колпаке шута с бубенчиками. На остальных были трико и что-то яркое, ничего не означавшее. Они явились с вечеринки, устроенной кем-то там для «Молодежи». Они воплями возвестили: «Они в полночь объявили конец. Объявили конец в полночь. Когда молодежи положено ложиться спать».
Было более чем ясно, что в доме № 8 в Лонсдейлском подворье этого ждать не приходилось.
Пиво. Мистер Примби отказался. Последнее пиво. Сигареты. Много дыма. Последние виски. Снова граммофон, снова танцы и декламирующий голос Гарольда Крама. От пива или от виски голос этот охрип. Но раздавались компенсирующие шумы. Движение. Середина студии освободилась. Не снова же танцы! Нет. Демонстрация силы и ловкости при помощи стульев. Главным образом Тедди Уинтертон, владелец граммофона и Гарольд. Эти трюки быстро исчерпались, и общество перетекло в центр комнаты. Разговоры, нить которых мистер Примби терял сразу же, фразы, которые он не понимал. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.
Волна усталости, безнадежности и уныния накатила на него. Какими непохожими были вечера в былом, проводимые добрыми мудрыми людьми погибшей Атлантиды! Философские диспуты, лютни, флейты. Возвышенные мысли.
Он заметил, что миссис Крам украдкой зевнула. И внезапно сам сокрушительно зевнул. А потом еще раз.
— Йоуу! — сказал он Полу Лэмбоуну, который оказался рядом. — Кауа… вау мыау сидим намоейоууувати.
— Вы здесь живете? — осведомился мистер Лэмбоун.
— Сеоудя переехал. Крстина-Альбеааата все устроила.
— Черт побери! — сказал мистер Лэмбоун и поглядел на нее через студию. И на несколько секунд задумался.
— Удивительная девушка эта ваша дочка, — сказал он затем. — При ней я чувствую себя пережитком. — Он взглянул на свои наручные часы. — Половина второго, — сказал он. — Положу начало Исходу.
Мистер Примби услышал отрывки прощания Тедди Уинтертона и Кристины-Альберты.
— Да или нет? — сказал Тедди.
— Нет! — отрезала Кристина-Альберта.
— Да не может быть, — сказал Тедди.
— Я не хочу, — сказала она.
— Но ты же хочешь.
— А, иди к черту!
— Так ведь никакого же риска.
— Не приду. Черт знает что.
— Я все равно буду ждать.
— Жди сколько хочешь.
— Малютка Крисси Нерешительная. Все, что угодно, лишь бы угодить вам.
Исход, начатый Полом Лэмбоуном завершился где-то после двух часов.
— Свистать всех стелить постели! — воскликнула Фей. — Так у нас не каждый день, мистер Примби.
— Признаюсь, я устал, — сказал мистер Примби. — Такой длинный день.
Кристина-Альберта посмотрела на него с запоздалым раскаянием.
— Так получилось, — оказала она.
— Я к такому позднему часу не привык, — сказал мистер Примби, сидя на своей наконец разложенной кровати, и зевнул, чуть не вывихнув челюсть.
— Спокойной ночи, — сказала Фей, тоже зевая.
— Пора на боковую, — сказал Гарольд. — Всего, мистер Примби.
Зевота овладела и Гарольдом. Что за физиономия!
— Спокноуа…
— Спокнау…
Дверь за ними закрылась.
Сказать Кристине-Альберте нужно было очень много, но час был слишком поздний, и у мистера Примби не хватало сил сказать все это теперь же. А к тому же он понятия не имел, что ему следует сказать.
— Мне понравился этот человек с седыми волосами, — сказал он, неожиданно для самого себя.
— Да? — рассеяно сказала Кристина-Альберта.
— Он умен. И очень интересуется погибшей Атлантидой.
— Он глух, как пень, — сказала Кристина-Альберта, — и стыдится этого, бедняжка.
— О! — сказал мистер Примби.
— Тут слишком шумно для тебя, папочка, — сказала она, переходя к тому, что было у нее на уме.
— Да, суеты многовато, — сказал мистер Примби.
— Нам следует поскорее уехать в Танбридж-Уэллс и оглядеться там.
— Завтра, — сказал мистер Примби.
— Завтра — нет.
— Почему?
— Послезавтра, — сказала Кристина-Альберта. — А завтра — не знаю. Я вроде обещала пойти… Ну, да не важно.
— Мне бы хотелось поехать в Танбридж-Уэллс завтра, — сказал мистер Примби.
— Почему бы и нет? — сказала Кристина-Альберта, словно бы себе самой в некоторой нерешительности. Она пошла было к двери, но вернулась. — Спокойной ночи, папуленька.
— Так мы едем? Завтра?
— Нет… Да… Не знаю. У меня на завтра были планы. По-своему важные… Едем завтра, папочка.
Она отошла от него, уперев руки в боки, и уставилась на эти странные рисунки. И вдруг повернулась
