— Ты думал, что получишь то, что больше всего желаешь. Ты смотрел на мое пророчество только под этим углом зрения.
Он неохотно согласился.
— Теперь у меня ничего не осталось.
— Теперь тебе предстоит сделать выбор. — Голос ее пока еще был мелодичен, но в нем уже начинали звучать стальные нотки. — То, что я тебе сказала о будущем, остается в силе; ты сам должен решить, пойдешь ты по этому пути или нет. Надама выбрала свой путь. Разве в некотором роде это не освобождает тебя?
— Я хотел ее, — пробормотал он. — Я люблю ее.
— Ты всегда получал то, что хочешь. — Голос ее зазвучал насмешливо и резко. — Ты живешь за дворцовыми стенами, среди слуг и роскоши. Что бы ты ни пожелал — все у тебя под рукой. Ты и Надаму хотел получить так же просто?
Слезы, готовые вот-вот брызнуть у него из глаз, вдруг высохли, от удивления он даже открыл рот — в том, что она говорила, была истина.
— Я думал… — Он замолчал, беспомощно качая головой.
— Ты думал, что уже потому, что ты ее любишь, она должна ответить тебе взаимностью. Что ж, такое случается довольно часто, как и потери. Но Надама предпочла Тобиаса. От этого тебе теперь никуда не деться.
— Ты не говорила мне об этом, — негодуя, сказал он.
— Я видела и потерю, и приобретение. Ты сам решил, как это истолковать.
— Верно, — неохотно согласился он. — Верно.
— И вот сейчас тебе самому предстоит выбрать свой дальнейший путь. Я видела, что ты вовсе не обязан принимать то, что тебе противно.
Он грустно рассмеялся.
— Слишком уж расплывчаты твои предсказания, Реба.
— Я уже говорила тебе, что линия очень запутанна.
— Это выше моего понимания, — вздохнул он, а затем спросил: — А тот товарищ, которого мне предстоит встретить и с кем, возможно, я буду путешествовать… Сегодня вечером я встретил посла Альдарина, и он пообещал показать мне карты… Может, это он?
— Возможно. — Реба пожала плечами. — А может, и нет. Альдарин вроде не так уж и далеко.
Каландрилл выпил еще, успокаиваясь. В ее спокойствии было что-то стальное, что-то неподвижное, что успокаивало и его.
— Если бы это был он, я бы это понял, — пробормотал он. — Так ведь?
Реба опять пожала плечами.
— Возможно. Мне кажется, что сегодня твои суждения затуманены.
Он вспомнил, что говорил ему Варент.
— Он сказал: «На лозе много гроздьев».
— И это так, — ответила она. — А на берегу много гальки. Я старше тебя и потому говорю тебе: ты забудешь о Надаме. Сейчас я говорю не как провидица, а как женщина. Тебе трудно в это поверить, но это так.
Она была права: он ей не верил. И сказал:
— Боюсь, что мне это не удастся. И тогда мне придется уйти. Мне будет тяжело видеть ее рядом с Тобиасом.
Реба улыбнулась и сказала:
— Вот ты уже и начал выбирать.
Каландрилл пробормотал:
— Ты имеешь в виду путешествие, которое мне предсказала? В дальние страны?..
— Возможно. Возможно, твои ноги уже ступают по той тропе. Возможно, ты просто этого еще не понимаешь.
— Возможно, — согласился он.
— Ну, и что ты думаешь делать дальше? — спросила она.
Он немного подумал, прежде чем ответить.
— Думаю, я сейчас напьюсь.
— Это не ответ. По крайней мере не для меня и не для тебя.
— Но это привлекает.
Он немного успокоился, но боль еще не стихла, в сердце его все еще поворачивался нож, горячий, как раскаленное железо, и холодный, как могила. Реба вздохнула:
— На какое-то время, может быть. Но, рано или поздно, ты протрезвеешь.
— Может, предскажешь мне еще раз будущее?
Она покачала головой.
— Нет, Каландрилл, я этого делать не буду. Одного предсказания в день достаточно. Ничего нового я тебе не скажу, а что тебе делать, ты уже знаешь.
— Тогда можно я допью вино?
— Нет. — Голос у нее слегка дрожал. — Мне бы не хотелось, чтобы сын домма напивался у меня. Я не могу позволить себе роскошь злить твоего отца.
Обида вновь захлестнула его, и он вскочил на ноги.
— Тогда я ухожу, провидица, и поищу себе более гостеприимное место.
Реба слегка приподняла голову, словно следила за ним невидящими глазами. Ее глубокий голос зазвенел, как труба:
— Каландрилл! Отправляйся назад во дворец и напивайся там, если тебе это так необходимо. Улицы Секки не настолько безопасны, чтобы бродить по ним в таком виде. Поищи караул, и пусть он доставит тебя домой.
— Назад во дворец, где я оторван от вашего мира? — переспросил он. — От настоящего мира?
— На какое-то время, — согласилась она.
— Ты же сама говоришь, что у меня есть выбор. Что же, вот я и сделаю его прямо сейчас.
Он повернулся, пропуская мимо ушей ее возглас, и, спотыкаясь, пошел по коридору. Нащупав дверь, он долго возился с засовом и наконец открыл. Холодный воздух ударил ему в лицо, и он остановился; голова у него шла кругом, дома, казалось, покачивались. Он поморгал.
— Ну что за глупость, — произнесла у него за спиной Реба. Он покачал головой и пошел прочь.
Влажный ветер с соленым привкусом океана приглушил запахи, которые сегодня утром доставили ему столько радости, да и сама улица в лунном свете выглядела иначе. Подъезды и вывески, сверкавшие днем на солнце, сейчас были тусклыми, как подернутые пеленой глаза; переулки, не ведающие о его сердечной боли, темнели, словно разверстая в угрозе пасть. Он избегал их и, спотыкаясь, брел в направлении более широкой улицы, прилегавшей к Воротам провидцев.
Где же таверны? Где найти вино, чтобы притупить боль? Только не во дворце: он всегда был для него тюрьмой, а сейчас тем более. Празднество там в самом разгаре. Надама танцует в объятьях Тобиаса, глядя в лицо его брату с той самой улыбкой, которая, как ему казалось, была предназначена только ему. Тирас и его отец, видимо, пьют за заключенный союз, и Билаф, видимо, вне себя от того, что Каландрилл покинул дворец. Тобиас хорохорится, как петух, и от этой мысли Каландриллу стало невыносимо. Нет, он поищет другое место, чтобы залить горе; и до завтра он забудет о домме и о своей боли. Он приободрился и даже горько рассмеялся. Там, за Воротами провидцев и за Купеческим кварталом, есть Матросские ворота, а матросы пьют. Там же расквартирован портовый гарнизон, а солдаты, когда не на службе, тоже пьют. Да- да, гавань — это как раз то, что ему нужно; там полно таверн.
На нетвердых ногах он повернул назад и отыскал переулочек, по которому еще днем пересек Купеческий квартал; по нему он вышел на широкую дорогу, идущую на восток.
Ветер усилился, Каландрилл зябко поежился и даже несколько протрезвел. Он не хотел трезветь, потому что тогда, он знал это точно, он будет думать о Надаме и о Тобиасе, и нож вновь заворочается в его сердце, и он опять почувствует острую боль. Кошка, сидевшая над придушенной мышью, настороженно посмотрела на него, он остановился и зло зыркнул на животное. Кошка с вызовом распушила хвост,
