что он видел нашего школьного Блэки. Он уже дослужился до директора. Услышал, что погиб кто-то из его бывших учеников, и пришёл. Я не видел его ни в церкви, ни возле могилы, да и на поминках его не было, но Билли утверждал, что это был он, стоял такой мрачный на кладбище под дождём, сцепив руки на животе.
Дорожки были усыпаны гравием, и один камешек застрял у меня в подошве. Помню, как меня это бесило. Дико хотелось кого-нибудь ёбнуть только за то, что мне в подошву камешек забрался.
Утро было противное, холодное, с Северного моря дул сильный ветер и плевался нам в лицо мокрым снегом и дождём. Священник, к счастью, не рассусоливал, и мы, дрожа, отправились на поминки, где нас ждали чай, пироги и выпивка.
На поминках Билли всё качал головой и что-то бубнил себе под нос. Он ещё не отошёл от потрясения. Я беспокоился за него. Это был не Билли Биррелл. Выглядел он таким же, но куда-то подевались его сосредоточенность и подспудная сила. Как будто из него вынули батарейки. Билли всегда был столпом силы, и таким он мне не нравится. Ивон Лоусон, посмотрев на него, заплакала и взяла его за руку. Билли предстоял влажный бой, а он пребывал в жесточайшем ахуе.
Я зажал между ладоней руку Сьюзен Гэллоуэй и начал речь:
– Если что-нибудь… хоть что-нибудь…
И она улыбнулась одиними только уставшими прозрачными глазами, как у её сына, и сказала, что ничего, они с Шиной справятся.
Когда я пошёл поссать, за мной в туалет пришёл Билли и стал, запинаясь, рассказывать что-то про Дойла, а я, отупевший от горя и алкоголя, довольно смутно понимал, о чём это он.
Дойл пришёл к Билли в клуб после тренировки. Ждал его у выхода.
– Я думал, – говорил Билли, указывая на шрам, – этого достаточно, и вот – снова-здорова. Я напрягся. Но он вроде был один. Он сказал, что знает, что я под Пауэром, и неприятностей не хочет, что просто ему нужно кое-что узнать. И тут говорит: это ты с Голли к Полмонту приходил?
Но тогда, на похоронах, я даже слушать об этом не хотел. Мне уже хватило, ведь я привык думать только о себе. После Мюнхена всё это казалось мне дерьмом, недостойным внимания, я как будто подвёл черту тому периоду своей жизни, жизни в родном городе. Я хотел только похоронить друга и двигать дальше. Тот вечер, когда Голли прыгнул, был для меня прощальным, сразу после я собирался в Лондон.
Билли засунул руки глубоко в карманы и застыл в такой напряжённой, неестественной для него позе, что это поразило меня больше, чем его рассказ. Обычно движения Билли были лёгкими, плавными и грациозными.
– Я ему говорю, а тебе какое дело? Дойл сказал, что Полмонт утверждает, что Голли пришёл один, что с ним никого не было, что он просто хочет узнать, правда ли это.
– Меня там точно не было. В любом случае, – сказал Билли, глядя на меня, – если кто там и был, Полмонт не сдал его Дойлу.
– Ну и? – спросил я, стряхивая и засовывая в ширинку.
Говорю же, всё это меня уже не интересовало. Полагаю, я всё ещё злился на Голли за то, что мне казалось проявлением эгоизма. Больше всего теперь меня заботила судьба Сьюзен и Шины; по мне, так всё происходящее было ради них. А уж обсуждать грёбаных дойлов с полмонтами мне уж точно не хотелось.
Билли почесал коротко остриженный затылок.
– Понимаешь в чём дело, Дойлу-то я не сказал, что Голли звонил мне и спрашивал, не пойду ли я с ним навестить Полмонта. – Билли выпустил воздух из лёгких. – Я понял, что значит навестить. Я сказал ему, чтобы он оставил эту затею, сказал, что из-за этого задроты у нас уже было достаточно проблем.
Я не мог отвести глаз от Биллиного шрама, который оставила на нём дойловская бритва. Я его понимал, на фиг ему связываться, он готовился к важному бою. Думаю, Билли, так же как и я, хотел двигаться дальше.
– Я должен был постараться и отговорить его от этой затеи, Карл. Если б я хотя бы зашёл к нему…
В этом момент я чуть было не рассказал Билли секрет Голли, что у него был ВИЧ. Для меня именно это было причиной его прыжка. Но я обещал Голли. Я подумал о Шине и Сьюзен, сидящих в зале, о том, что, если скажешь одному, узнает ещё кто-нибудь… а потом разнесётся. Я не хотел, чтоб им ещё больнее узнать, что малыш прыгнул с моста, потому что не хотел умереть от СПИДа. Я сказал только:
– Ни ты, ни кто другой не мог уже ничего поделать. Для себя он уже всё решил.
На этом мы вышли и присоединились к скорбящим.
Терри, такой большой, лоснящийся, крикливый в этом зале, как будто съёжился, уменьшился в размерах. Он не был похож на себя даже больше, чем Билли. Это был не Джус Терри. Спокойная, но мощная враждебность, исходящая от Сьюзен Гэллоуэй в его сторону, была почти осязаемой. Как будто мы вернулись в детство, и Терри как старший несёт ответственность за то, что случилось с её малчиком. Мы с Билли как-то избежали её гнева за смерть сына. Тем более заметной была её почти животная ненависть к Терри, как будто он был основной разрушительной силой в жизни Эндрю Гэллоуэя. Казалось, что Терри стал олицетворять для неё мистера Гэллоуэя, Полмонта, Дойлов, Гейл, всех, кого она могла ненавидить.
И вот я в поезде, смотрю в окно. Состав остановился. Я взглянул на надпись на платформе:
ПОЛМОНТ
Я отвернулся и уставился в «Геральд», который прочёл уже трижды от корки до корки.
ЭДИНБУРГ, ШОТЛАНДИЯ Ч.1
18.21
Снимай с неё штаны! Снимай с неё ботинки!
В такси Рэб слышал, как Терри что-то бормотал про Энди Гэллоуэя, друга его брата. Рэб его отлично знал, хороший был парень. Его самоубийство всем омрачило существование, особенно Терри, Билли и, наверное, Карлу Юарту. С Карлом, правда, вроде всё путём, во всяком случае было раньше, а о друзьях своих он, может, и не вспоминал никогда.
Странные у Голли были похороны. Там были люди, про которых и не подумаешь, что они знали Голли. Гарет, например. Они с Голли вместе работали на озеленении. Рэб помнил слово Гарета:
– Все мы похожи на болотистые такие пруды, мутные воды стоят слоями до дна, а самые глубины приводят в движение никому не понятные подземные течения.
Этим, решил Рэб, он хотел сказать, что в душу не залезешь и до конца никого узнать невозможно.
В гостинице Катрин сразу шлёпнулась на кровать и мгновенно отправилась к Морфею.
– Так, Рэб, помоги-ка мне её уложить, – сказал Терри, – сними с неё ботинки.
Рэб устало подчинился и ловко стянул одну туфлю, Терри грубо скинул другую, отчего Катрин поморщилась, не открывая глаз.
– Помоги штаны с неё стянуть…
Рэб почувствовал, как в груди у него отчего-то забурлило.
– Оставь её в покое, не надо снимать с неё брюки, просто накинь покрывало.
– Я ж не насиловать её собираюсь, это чтоб ей удобней было. Я-то и без этого найду кому присунуть, – хмыкнул Терри.
Рэб остановился как вкопанный и посмотрел ему прямо в глаза.
– Что ты, ёб твою, хочешь этим сказать?
Терри покачал головой и улыбнулся в ответ.
– Да эта твоя малышка, Шарлин. Что за игры, Рэб? Я чего-то не пойму. Может, ты расскажешь.
– Не суй свой нос, ёб твою…
– Да когда суну, будет уже поздно.
Рэб сделал шаг вперёд и толкнул Терри в грудь, тот упал на неживую Катрин, певица застонала под
