Потом, стажируясь у подрядчика из «Горджи», я поступил в Телфордский колледж, чтобы получить свидетельство столяра. Я сидел вместе с пацанами в кафешке, как вдруг откуда ни возьмись появился Бегби с парочкой других психов. Они проходили спецкурс по металлообработке для трудных подростков. На этих курсах они научились изготавливать своё собственное остро отточенное металлическое оружие, вместо того чтобы покупать его в магазинах для армии и флота.
Когда я закончил ремесленное и поступил в колледж, а потом в Абердинский университет, то даже не удивился, увидев Попрошайку на балу для первокурсников, где он колошматил какого-то очкастого дебила из среднего класса, который как-то не так на него посмотрел.
Нет, Бегби, конечно, чувак уматный. Тут никаких сомнений. Но проблема в том, что он мой корифан, ну и всё такое. Что тут поделаешь?
Мы ускорили шаг и пошли вслед за ними по улице: четверо заёбанных людей.
Облом
Я вспомнил этого чувака. Как два пальца обоссать. Я считал его крутым чуваком, блядь, ещё в «Крейги». Он тусовался с Кевом Стронахом и всей этой толпой. Сукины дети. Они меня не трогали; он был здоровый, гад. Но я помню, один раз какой-то парень спросил его, откуда он такой, на хуй, взялся? Он сказал:
— Джейки, (так его звали) ты из Грэнтина или из Ройстина, бля?
Этот чувак ответил:
— Грэнтин — это Ройстин. А Ройстин — это Грэнтин.
После того случая он сразу упал в моих глазах, блядь. Но всё это было ещё в ёбаной школе. Хер знает сколько лет назад.
Но на прошлой неделе, бля, мы сидели в «Волли» вместе с Томми и Сэксом, Ребом Вторым Призёром, знаешь его? И тут заходит этот чувак, этот Джейки, хуев громила из «Крейги». Он никогда ко мне не лез, бля. В смысле, мы никогда не пизделись с ним до крови. Знаешь, там, в порту, бля. Он никогда не узнавал меня. В упор, бля, не видел…
Но его корифан, этот ёбаный прыщавый долбоёб, подходит и тычет своё бабло, бля, типа покатать шары. На бильярде, в смысле. А я ему и говорю:
— Чувак, ты после меня, бля, — и показываю на этого рябого. А тот кент записал на доске своё имя, сел и сказал: хуй с ним, как будто я ему ни хера не сказал.
Я приготовился к пизделке, бля. Если чувак лезет, бля, на рожон, за мной не заржавеет. В смысле, я хочу сказать, я не из тех чуваков, которые ищут себе на жопу неприятностей; но у меня в руке был бильярдный кий, бля, и я мог бы засунуть его тостым концом в сраку этому прыщавому, на раз, блядь. Конечно, у меня было с собой перо, бля, и всё остальное. А как же, сука! Я сказал, я не ищу себе на жопу неприятностей, но если какая-то выёбистая сволочь ко мне полезет, то я могу ответить, бля. Короче, тот рябой кент забашлял свою капусту, бля, расставляет шары, ну и всё такое. Этот прыщавый просто садится и говорит: хуй с ним. Я зырю на крутого, типа в школе он был крутым, бля, рубишь фишку? Этот чувак не говорит ни слова, бля. Даже рот не раскрывает, сука.
Томми говорит мне:
— Слы, Франко, этот парень нарывается.
Ты же знаешь Тэма, он не ссыкун, бля. Эти чуваки услышали, что он сказал, бля, но опять ни хуя не ответили. Прыщавый и этот типа «крутой». А мы были два на два, знаешь Второго Призёра: так он спокойный, но когда доходит до драки, становится ебанутым на всю бошку, бля. Он нажрался, сука, в уматень, кий в руках не удержит, бля. Это было в полдвенадцатого, в среду утром, бля. Так что мы могли бы один на один, бля. Но эти чуваки сказали: хуй с ним. Прыщавого я никогда не уважал, но меня обломал, бля, этот крутой, типа «крутой», сука. Никакой он, на хуй, не крутой. По правде сказать, он ёбаный ссыкун, бля. Это был большой облом для меня, я тебе говорю.
Проблемы с концом
Найти вену — задачка не из простых. Вчера мне пришлось ширнуться в хуй, там у меня самый крупный веняк. Но я не хочу, чтоб это вошло в привычку. Это, конечно, трудно сейчас представить, но этим органом можно было б не только ссать, а найти для него и другое применение.
Звонок в дверь. Ёбаный в рот. Это тот сраный конченый долбоёб, Бэкстеров сынок. Старый Бэкстер, царство ему небесное, никогда не напрягал меня с квартплатой. Старый маразматик. Когда он приходил ко мне, я становился очень предупредительным. Снимал с него пиджак, усаживал, угощал банкой «экспорта». Мы говорили о лошадках и «Хибсах» пятидесятых годов со «знаменитой пятёркой» форвардов — Смитом, Джонстоном, Рейлли, Тёрнбуллом и Ормондом. Я ничего не знал ни о лошадках, ни о «Хибсах» пятидесятых, но поскольку старина Бэкстер ни о чём другом говорить не мог, я здорово поднаторел в этих вопросах. Потом я рылся в карманах его пиджака и отстёгивал себе немного капусты. Он всегда носил с собой пухлый бумажник. После этого я либо платил ему его же бабками, либо говорил этому старому ублюдку, что мы с ним уже рассчитались.
Мы даже звонили ему по телефону, когда сами были на голяках. Например, когда у меня вписывались Картошка с Дохлым, мы говорили ему, что у нас протекает кран или разбито окно. Иногда мы даже сами били стёкла (например, когда Дохлый вышвырнул в окно старый чёрно-белый телек) и вызывали этого кретина, чтоб обчистить у него карманы. В его пиджаке было целое состояние, блядь. Я даже боялся, как бы его кто-нибудь не грабанул вместо меня.
Сейчас старина Бэкстер отправился на большой сейшн на небесах; его сменил сынок, которому впору заведовать общагой. Ублюдок требует платы за эту чёртову конуру.
— ОТКРОЙ! — крикнул кто-то в щель для писем.
— Рентс!
Это не хозяин. Это Томми. Какого хуя ему приспичило?
— Подожди, Томми. Щас открою.
Я ширяюсь в свою шишку уже второй день подряд. Когда я ввожу иглу, член похож на морскую змею, над которой проводится какой-то жуткий эксперимент. На секунду мне становится дурно. Кайф моментально ударяет мне в голову. Наступает чумовой приход, и мне хочется блевануть. Эта дрянь оказалась чище, чем я думал, и я немного переборщил с дозняком. Я делаю глубокий вдох и прихожу в себя. Мне кажется, будто через отверстие от пулевого ранения в спине в моё тело врывается струя чистого воздуха. При передозе такого не бывает. Успокойся. Дыхалка работает. Как часы. Клёво.
Я встаю, ковыляю к двери и впускаю Томми. Это не так-то просто.
Томми выглядит до обидного свежо. Ещё не сошедший средиземноморский загар; выцветшие на солнце волосы коротко острижены и уложены гелем. В одном ухе золотой гвоздик с колечком; ярко-голубые глаза. Надо сказать, Томми очень симпатичный, загорелый чувак. Он в наилучшей форме. Смазливый, беспечный, умный и спортивный. Томми мог бы вызывать зависть, но почему-то не вызывает. Возможно, дело в том, что Томми не настолько самоуверен, чтобы признавать свои собственные достоинства, и не настолько самолюбив, чтобы трезвонить о них направо и налево.
— Посрался с Лиззи, — доложил он мне.
Я не знал, что мне делать — поздравлять или соболезновать. Лиззи очень классно трахается, но ругается как сапожник и может кастрировать одним взглядом. Мне кажется, Томми никак не разберётся в своих чувствах. Наверно, он весь погружён в себя, потому что даже не наехал на меня за то, что я ширяюсь, и ничего не сказал о моём состоянии.
Несмотря на свою эгоистичную героиновую апатию, я пытался изобразить хоть какую-то заинтересованность. Но на окружающий мир мне было глубоко насрать.
— Страдаешь? — спросил я.
— Даже не знаю. Если честно, я буду очень скучать по сексу. Может, найти кого-нибудь, а?
Томми нуждался в людях горадо больше, чем остальные.
Я помню Лиззи ещё со школы. Когда я учился в «Линксе», мы с Бегби и Гэри Макви валялись в конце беговой дорожки, прячась от пронырливых глазок этого ублюдка Вэлланса — старшего воспитателя, отъявленного фашиста. Мы заняли эту позицию, чтобы, подсматривая за девчонками, пробегавшими мимо в шортах и блузках, набраться побольше впечатлений и вдоволь надрочиться.
Лиззи предложила устроить забег, но пришла второй — её обошла длинноногая Мораг Хендерсон по кличке «Западлистка». Мы лежали на животе, подперев головы локтями, и наблюдали за тем, как Лиззи
