света. Вдоль правой стены тянулись металлические стеллажи, плотно набитые картонными коробками. Левую стену занимали полки из темного дуба, доходящие до середины. Аккуратно расставленные книги. В центре – простой письменный стол со стулом, слева кресло с подголовником, удобное, но засаленное, явно принесено из другой комнаты. У кресла – бутылка «Лагавулина». Выпивка покойного. Стакана не нашлось, и я выкрутил пробку, обтер горлышко полой рубашки и сделал глоток. В нос ударил запах йода и торфа. Хорошая вещь, как раз то, что нужно. Мне было интересно, что в коробках, но сначала я подошел к книгам.
То, как люди расставляют книги на полке, всегда характеризует их. Я был в одном доме, где муж с женой (оба страстные коллекционеры первых изданий) хранили книги в полиэтиленовых пакетах с печатями, а на полки их ставили корешками к стене. Они считали, что «в таком виде книги не портит солнце». Часто их расставляют слева направо начиная с самых высоких, на верхней полке, и заканчивая тонкими на нижней. У меня же они валяются как попало и повсюду: на полке, на чемодане и просто на полу. Мистер Маккиндлесс взял на вооружение старый способ размещения по фамилиям авторов и названиям издательств, причем в алфавитном порядке. Три полки занимала «Олимпия Пресс» – тонкие бело-зеленые корешки, тесно прижатые друг к другу. «Сексуальная жизнь Робинзона Крузо», «Стра-делла», «Белые бедра», «Колесница плоти», «С открытым ртом»…
Я всегда восхищался Морисом Жиродиа. Он основал «Олимпию Пресс» в пятидесятых, в Париже. Порнография была их семейным делом, и до того, как вложить деньги в гостиничный бизнес и прогореть, он был профессионалом в своей области. Жиродиа выдумывал (не)вероятные названия и рекламировал их как поступившие в продажу, а после, в зависимости от реакции на такую рекламу, заказывал автору ту или иную книгу. Многие бедные писатели существовали за его счет, а известные теряли гонорары. Он утверждал, что туристы часто приезжали в этот город лишь для того, чтобы купить его книги, и я верил ему. «Олимпия Пресс» специализировались на авангарде, в особенности – эротике, а за этим люди поедут куда угодно, не только в Париж. Как и все коллекционеры, Маккиндлесс старался покупать каждую книгу. Я просмотрел романы. Да, тут оказалось и самое первое издание «Нагого обеда» Берроуза в картонном футляре. Я ни разу не держал в руках эту книгу. Весь Генри Миллер тоже тут был. Но «Олимпия Пресс» – оказалась только началом. Кругом – полки и полки с эротической литературой. Такую библиотеку можно продать за немалые деньги. Я сделал краткую запись и порадовался, что не мне придется стаскивать все это по лестнице. Так вот где протекала его частная жизнь. Личность, которую я искал и не обнаружил внизу, заперта на чердаке, как какой-нибудь сумасшедший викторианский родственник.
Я открыл ящик стола и заглянул внутрь. Почтовая бумага и несколько дорогих ручек, больше ничего особенного. По привычке я ощупал дно ящика с обратной стороны. Что-то приклеено. Перочинным ножом я осторожно срезал это – оказалось, обычная белая визитка.
Интересно. Я задвинул ящик и сунул карточку в карман. Пора заканчивать. Я уже собрался уходить, но бутылка виски манила. Еще немного выпить, оставить фургон на дороге до утра, посидеть в «Мелроузе» пару часов до закрытия, потом пройтись через парк, а дальше посмотрим. Отличные вещи. Это награда мне за хорошую работу, за то, что хватило ума согласиться на этот заказ. Пора погладить себя по голове.
Но и честь знать пора. Бутылка слишком полна, а я слишком пуст. Держа ее в руке, я принялся за первый ящик. Там оказался типичный набор добропорядочного покойника – бумаги и старые документы, которые давно можно было выбросить, зачем такое хранить? В двух других коробках почти то же самое – старые журналы, пластинки… Мое продвижение замедлилось, бутылка наполовину опустела, и я решил: еще одна коробка, и хватит, остановимся на четном числе, иначе просто с лестницей не справлюсь. Сначала показалось, что тут тоже ничего особенного, обыкновенный житейский хлам, «брофур» – бродяжий фураж, зачем-то хранящиеся оплаченные счета, банковские декларации – баланс внушительный, – просроченные страховые полисы.
Кому-то мои поиски могли показаться хаотичными, но у меня талант искать и находить. Я умею на ощупь отличить шелк от плиса, кашемир от ангоры. Лишь дотронувшись пальцами, могу распознать, где простой оттиск, а где гравюра. А еще я умею превращать металл в золото. Если в ящике есть что-то ценное, я отыщу это, но кто знает, что попадется?
В этот раз попался конверт. Песочного цвета, из толстой бумаги, конверт для документов. Я сразу понял, что в нем фотографии. Я чувствовал их вес, стандартный формат… фотографии, недостаточно хорошие для альбома. Толстые резинки стягивали две стопки – розовую и голубую. Розовая для девочки, голубая для мальчика. Я снял резинки, натянул их на запястье, и они запутались в волосах на руке, мимолетные видения безумных ночей. К чему мне эти острые напоминания? Фотографии выскользнули из конверта мне на ладонь.
Мистер Маккиндлесс в белой рубашке и галстуке-бабочке. Волосы, несмотря на бриолин, растрепались и прилипли ко лбу. Все его внимание сосредоточено на молодой девушке, которую он обнимает. Симпатичная. Бледная, губы ярко накрашены. Голова откинута назад, и темные локоны, почти кудри, отброшены от лица. Из одежды на ней только чулки и подвязки, она выглядит сонной, а мистер Маккиндлесс будто что-то бормочет, пытаясь возбудить ее. Апатично улыбаясь, она смотрит на другого мужчину, который входит в нее. Этот второй – наполовину за кадром, видны только руки, торс и стоящий член. Правая рука указывает на его партнера, а левая на бедре, словно у танцора из мюзикла. Еще одна девушка развалилась с раздвинутыми ногами справа от него. Одета так же, как и первая. Наблюдает за мистером Маккиндлессом и его компаньоном. Ее левая нога продета в кольцо его левой руки, лежащей на бедре. Похоже, ей скучно. Я видел такой взгляд у фабричных работниц к концу смены.
Задний план – никакой: полосатые черно-белые обои и дверной проем. Мне почему-то показалось, что дело происходит в Париже. Да, с такими вещами следует быть осторожнее. Мне захотелось домой. Я хлебнул еще виски и перевернул фотографию. На обороте – карандашная надпись.
Я стал просматривать остальные. Много похожих. Вспотевший мистер Маккиндлесс в действии, у него узкая птичья грудь, безволосая и мертвенно бледная – что ж, даже у паука есть тело. Еще девушки, девушки, девушки… некоторые смотрят властно, другие – жалко и печально.
Домохозяйка – нагнулась, задирая платье. Лица не видно, только промежность. Две девушки, раздеваясь, смотрят друг другу в глаза, смеются и трогают друг друга. Их груди и языки соприкасаются. Женщина полулежит на скамейке. Рядом белые перчатки. Она натягивает свитер на голову, обнажая грудь и закрывая лицо.
По их одежде я смог приблизительно определить время действия. Чулки натянуты чуть выше колен, пестрые платья из ситца и крепдешина, замшевые туфли на высоких толстых каблуках. Сразу после войны. Может, мистер Маккиндлесс был сутенером? Место действия менялось, комнаты и фотомастерские, но обстановка везде небогатая.
Девушка в ванне намыливается перед камерой.
А вот она уже выходит, наклоняется, демонстрируя свой зад, словно какая-нибудь красавица с полотна Дега. Эта абсолютно пустая и мрачная ванная комната напомнила мне ванные моей юности: высокие потолки и линолеум.
Женщина на кухне, в войлочных тапочках, трогает пальцами клитор. Позади нее, у стены – длинная щетка.
Снова Маккиндлесс, лицо раскраснелось от выпивки и удовольствия. В этот раз композиция попроще. Маккиндлесс с напарником – словно голые часовые, между которыми полулежит, откинувшись на спинку дивана, голая женщина, ее сцепленные руки подняты над головой, как у Анны Павловой. Маккиндлесс поддерживает ее, обхватив тонкую талию и положив другую руку ей на бедро. Ниже на снимке обнимается другая пара. Женщина, отклонившись, что-то говорит кому-то за кадром – что-то пьяное, непристойное и смешное. Тот, к кому она обращается, – явно не фотограф, потому что смотрит она мимо объектива. На обоих мужчинах лихие фески. Все смеются.
Когда-то давно эти люди двигались, говорили и смеялись. Фотограф нажал на кнопку, и они попали в кадр. Вечно молодые, веселые и развратные. Что она им сказала, эта женщина на снимке? Я чувствовал, как от нее исходит энергия. Может, как только щелкнула камера, она вскочила на ноги и… не будь я пьян, я бы представил себе, как она двигается. Вот вышла бы из кадра и прошлась по комнате, повернулась ко мне и…
