соответствующего испанского слова. Например, чтобы выучить, что по-испански этажерка будет «эстанте», надо было выполнить следующее указание: «Представьте себе, что
Некоторые странности учебника были связаны с его общей концепцией, и все же отдельные фразы, предлагаемые для перевода, мягко говоря, озадачивали: «Мои собаки в банке», или: «Ваш доктор хочет больше денег, а мой дантист хочет больше сыра». Когда ты молод, глупость кажется забавной, но в определенном возрасте она уже начинает утомлять, и я заснул. А проснувшись, увидел, что солнце стоит высоко, небо прояснилось; стало почти жарко. Рядом со мной были разложены два полотенца в стиле «техно». Я заметил у берега Пэм и Барбару, они стояли по пояс в воде. Резвились, вскакивали верхом друг на друга, выбрасывали друг друга на берег, потом нежно обнимались, грудь к груди, это было восхитительно. «Но где же Руди?», — подумал я.
Пэм и Барбара пришли обсушиться. Вблизи Пэм не казалась такой крупной, она была как девочка со своими короткими черными волосами; но животная невозмутимость Барбары поражала в самое сердце. У нее были очень красивые груди, я даже подумал, не оперировалась ли она. По всей видимости, да: когда она лежала на спине, они слишком уж торчали кверху; но в целом все выглядело очень естественно, наверно, над ней поработал первоклассный хирург.
Мы перебросились несколькими словами о защитных кремах от солнца, о разнице между данными, указанными в листовке, и реальными свойствами крема: можно ли доверять австралийской норме? Пэм читала роман Мари Деплешен в немецком переводе, что позволяло мне завязать с ней разговор о литературе; но я не знал, что говорить о Мари Деплешен, а главное, меня начинало беспокоить отсутствие Руди. Барбара приподнялась на локтях, чтобы принять участие в разговоре. Я не мог удержаться и взглянул на ее груди; и почувствовал, что у меня встает. К несчастью, она не понимала ни слова по-французски. «You have very nice breast»[6], — сказал я наобум. Она широко улыбнулась и ответила: «Thank you». У нее были длинные белокурые волосы, голубые глаза, и, похоже, она была славная девчонка. Я поднялся на ноги, объясняя: «I most look at Rudi. See you later…»[7]; затем мы расстались, помахав друг другу на прощанье рукой.
Было уже начало четвертого, люди заканчивали обедать. Проходя мимо доски объявлений, я обнаружил там кое-какие добавления к обычной программе. Помимо традиционных поездок в «Сад кактусов» и Национальный парк Тиманфайя, сегодня проводилась экскурсия на глиссере на остров Фуэртевентура. Он — самый ближний к Лансароте, низменный, с песчаной почвой, пейзажи интереса не представляют; зато там есть огромные пляжи, на которых можно купаться без всякого риска; эти сведения я почерпнул из буклета, лежавшего на столе у меня в номере. Возможно, этим и объясняется отсутствие Руди: он просто поехал на экскурсию; я перестал волноваться и пошел к себе смотреть CNN. Мне страшно нравится смотреть телевизор при выключенном звуке, это напоминает аквариум и располагает к послеобеденной дремоте; вдобавок это небезынтересное зрелище. Однако на сей раз я никак не мог сообразить, что за войну мне показывают. На экране скакали молодчики с автоматами, которые показались мне чересчур смуглыми для чеченцев. Я подкорректировал цвет: нет, все равно они слишком смуглые. Может быть, это тамилы; у тамилов тоже была какая-то заварушка. Надпись в нижней части экрана напомнила мне, что мы живем в 2000 году; удивительно все-таки. Переход от эпохи военных к эпохе промышленников, о котором основатель позитивизма возвестил еще в 1830 году, совершался крайне медленно. И однако, если верить картине мира, которую дают нам вездесущие средства массовой информации, способность человечества жить одной судьбой и по одному календарю кажется все более и более поразительной. Смена тысячелетий, даже если она ничего не означает сама по себе, возможно, сыграет роль self-fulfilling prophecy.[8]
По экрану прошел слон: веский довод в пользу тамильской версии; хотя, с другой стороны, война шла еще и в Бирме. Как бы там ни было, мы стремительно приближаемся к созданию всемирной федерации под управлением Соединенных Штатов Америки, и с английским языком в качестве государственного. Разумеется, перспектива жить под властью идиотов несколько смущает; но ведь это не в первый раз. Судя по тем свидетельствам, которые оставили о себе древние римляне, они явно были нацией придурков; что не помешало им покорить Иудею и Грецию. А потом явились варвары, и так далее, и так далее. Получался некий круговорот, мысль о котором действовала угнетающе; и я переключил телевизор на канал MTV. MTV без звука — это вполне сносно; приятно поглядеть, как резвятся хорошенькие киски в коротких топиках. В конце концов я достал член и стал мастурбировать, пока на экране показывали рэп, а потом заснул и проспал часа два.
глава 5
В половине седьмого вечера я спустился в бар, чтобы воспользоваться скидкой, которую там давали клиентам в определенное время. Когда я остановил свой выбор на коктейле «матадор-сюрприз», в бар вошел Руди. Как можно было не пригласить его присоединиться ко мне? И я его позвал.
— Хорошо провели день? — спросил я непринужденным тоном. — Я решил, что вы поехали на Фуэртевентуру.
— Вы угадали. — Он в нерешительности покачал головой, прежде чем продолжить: — Зря потерял время. Там нет ничего интересного, право же, ничего. Я перепробовал все варианты экскурсий, какие предлагают у нас в отеле: эта была последняя.
— Вы приехали на неделю?
— На две, — уныло сказал он. Он и правда здорово влип. Я предложил ему заказать коктейль. Пока он изучал карту, я мог как следует рассмотреть его лицо. Несмотря на несколько дней, проведенных на солнце, кожа у него была бледная, на лбу залегли озабоченные складки. Черные, слегка тронутые сединой, коротко подстриженные волосы, густые усы. Взгляд печальный, даже немного дикий. Я подумал, что ему, должно быть, под пятьдесят.
Мы поговорили о Лансароте, о красоте его пейзажей. После трех «матадор-сюрпризов» я решил перейти на личные темы.
— У вас необычный выговор… Я подумал, что вы бельгиец.
— Не совсем. — И неожиданно улыбнулся какой-то удивительной, почти детской улыбкой. — Я родился в Люксембурге. Я тоже, можно сказать, иммигрант. — Он говорил о Люксембурге, словно о потерянном рае, тогда как для большинства людей это крошечная, заурядная, ничем не примечательная страна, — по сути, даже и не страна, а просто набор чисто символических учреждений, разбросанных среди садов и парков, — почтовых ящиков для фирм, стремящихся уйти от налогов.
Оказалось, Руди был инспектором полиции и жил теперь в Брюсселе. За ужином он с горечью рассказывал мне об этом городе. Уровень преступности там был ужасающий; все чаще и чаще группы хулиганствующей молодежи нападали на прохожих среди бела дня, в оживленных торговых центрах. А про ночное время и говорить нечего; женщины давно уже перестали одни выходить на улицу после захода солнца. Мусульманский экстремизм принял угрожающие масштабы; Брюссель наряду с Лондоном превратился в гнездо террористов. На улицах и площадях попадается все больше женщин с закрытыми лицами. В довершение всего обострился конфликт между фламандцами и валлонами; партия «Фламандский блок» могла вот-вот прийти к власти. Он говорил о столице Европейского союза как о городе, где назревает гражданская война.
С личной жизнью дело обстояло не лучше. Когда-то у него была жена, марокканка, но пять лет назад они расстались. Она вернулась в Марокко, забрав детей; больше он их не видел. В общем, как мне показалось, в своей жизни Руди приближался к полной человеческой катастрофе.
Что привело его на Лансароте? Чувство неуверенности, потребность в отдыхе, напористая девица из турагентства: короче говоря, классический сценарий.
— Так или иначе, но французы презирают бельгийцев, — сказал он в заключение, — и, что хуже всего, они правы. Бельгия — загнивающая, нелепая страна, страна, которой вообще не должно быть на свете.
