Платформа

На другой же день я занялся объявлениями; жилье хотелось подыс­кать в южной части города, поближе к ее работе. За неделю я нашел то, что нужно: большую четырехкомнатную квартиру на тридцатом этаже Опаловой башни у заставы Шуази. Никогда прежде я не жил в квартире с таким видом на Париж; правда, никогда прежде к этому и не стремил­ся. Когда настало время переезжать, я обнаружил, что не дорожу ни еди­ной вещью в своей квартире. И нет чтобы обрадоваться, ощутить эдакое опьянение независимостью, нет, я даже слегка испугался. Получалось, я за сорок лет не сумел привязаться ни к одному предмету. И было-то у ме­ня всего-навсего два костюма, которые я носил поочередно. Ну еще кни­ги, само собой; но я мог запросто купить их снова, среди них не нашлось ни одной ценной или редкой. Я встречал на своем пути множество жен­щин; ни от одной у меня не сохранилось ни фотографии, ни письма. Не осталось у меня и своих собственных фотографий и никаких воспоми­наний о том, как я выглядел в пятнадцать, двадцать или тридцать лет. Никаких особенных документов: все данные о моей личности легко уме­щались в картонную папку стандартного формата. Неправильно думать, будто каждый человек уникален и неповторим; я, например, не видел в себе никаких следов этой самой уникальности. Люди в большинстве слу­чаев напрасно придают такое значение индивидуальным судьбам и ха­рактерам. Утверждение, что человеческая личность уникальна, не что иное как возвышенный вздор. О своей жизни помнишь немногим более, чем о некогда прочитанном романе, пишет где-то Шопенгауэр. Так оно и есть: немногим более.

5

Во второй половине июня дел у Валери опять прибавилось; работа с да­лекими странами осложняется разницей во времени: теоретически можно оказаться занятым двадцать четыре часа в сутки. Дни становились все жарче, лето выдалось великолепное; только пользоваться им не получалось. После трудового дня я наведывался в ресторанчик «Братья Танг», пробовал научиться азиатской кухне. Это оказалось сложнее, чем я думал; ингредиенты сочетались там в совершенно иных пропорциях, особым способом резались овощи, в общем, я столкнулся с другим миро­воззрением. В итоге решил обойтись кухней итальянской как более до­ступной для меня. Никогда бы не подумал, что буду находить удовольст­вие в стряпне. Вот до чего доводит любовь.

В пятидесятом уроке социологии Огюст Конт опровергает «нелепое метафизическое заблуждение», в силу которого семья представляется подобием общества.

«Домашний союз, – пишет он, – основанный на привязанности и благодарности, предназначен для того, чтобы самим своим существованием непосредственно удовлетворять заложенной в человеке потребности в сочувствии, и не связан с идеей активного и долговременного сотрудничества для достижения какой-либо иной це­ли. Когда же координация деятельности становится единственным обоснованием связи, союз вырождается в простую ассоциацию и в боль­шинстве случаев в скором времени распадается».

У себя в министерстве я по-прежнему работал по минимуму; мне все же пришлось организовать две-три значительные выставки, справился я с ними без труда. Кабинет­ная работа нехитрая, достаточно быть пунктуальным, быстро прини­мать решения и их придерживаться. Я давно понял: не так важно при­нять наилучшее решение; главное, как правило, принять хоть какое-нибудь решение, но быстро, по крайней мере на государственной службе. Я отвергал одни проекты, оставлял другие, руководствуясь весь­ма расплывчатыми критериями, но за десять лет ни разу не попросил до­полнительной информации; и в общем-то не испытывал угрызений сове­сти. В глубине души я не питал особого уважения к мастерам современного искусства. Большинство известных мне художников дейст­вовали совершенно так же, как предприниматели: они отыскивали сво­бодные ниши и старались поскорей их захватить. Подобно предприни­мателям они получали образование в одних и тех же учебных заведениях и формировались по одному образцу. Но были все-таки и различия: в ис­кусстве давали более высокие премии за новации, чем в других облас­тях; кроме того, художники нередко объединялись в стаи и этим отлича­лись от предпринимателей – одиноких волков, окруженных врагами: акционерами, чуть что норовящими сбежать, вышестоящими чиновни­ками, готовыми кинуть их в любую минуту. Рассматривая проекты, кото­рые ложились ко мне на стол, я редко чувствовал у их авторов подлин­ную потребность в самовыражении. В конце июня состоялась выставка Бертрана Бредана, которого я с самого начала настойчиво проталкивал, к изумлению Мари Жанны, привыкшей к пассивности и безразличию с моей стороны, тем более что ей самой творчество этого типа внушало глубочайшее омерзение. Художник не относился к числу молодых, ему было сорок три года, и вид он имел весьма потрепанный – напоминал поэта-пьянчугу в фильме «Жандарм из Сен-Тропеза». Прославился он тем, что набивал женские трусики тухлым мясом и выпускал в выставоч­ном зале мух, которых взращивал на собственных экскрементах. Впро­чем, успеха он не добился: во-первых, не располагал нужными связями; во-вторых, зациклился на всякой мерзости, работал в подустаревшем уже ключе «трэш». Я ощущал в нем какую-то подлинность; не исключаю, правда, что подлинным было его ничтожество. Он выглядел несколько неуравновешенным. Его последняя задумка была еще хуже предыдущих. Или лучше – это как посмотреть. Он снял фильм о том, что происходит с трупами людей, которые завещают свое тело науке, то есть, например, студентам для проведения учебных вскрытий. На демонстрации филь­ма, смешавшись с публикой, несколько студентов медицинского факуль­тета неожиданно подсовывали вам отрезанную руку или вырванный глаз, словом, шутили так, как и подобает юным медикам. Я имел неосто­рожность пригласить на вернисаж Валери, да еще после трудного рабо­чего дня. К моему удивлению, народу в зале собралось много, в том чис­ле весьма влиятельные особы: может, у Бертрана Бредана начинается полоса удач? Валери с трудом выдержала полчаса, после чего попросила меня уйти. Тут как назло перед нами возник студент, держащий на ладо­ни отрезанный пенис с тестикулами и волосками на них. Ее чуть не стошнило, она отвернулась и повлекла меня к выходу. Мы завернули в кафе «Бобур».

Полчаса спустя туда ввалился Бертран Бредан в сопровождении двух-трех знакомых мне девиц и еще каких-то людей, среди которых я уз­нал шефа спонсорского отдела банка. Они расположились за соседним столиком, и мне ничего не оставалось, как пойти поздороваться. Бредан мне искренне обрадовался – я и в самом деле ему серьезно помог. Разго­вор затянулся, Валери подсела к нам. Не помню точно, кто предложил отправиться к «варварам» – в «Bar-Bar» – возможно, сам Бредан. Я согла­сился, совершив тем самым очередную глупость. Попытки большинства секс-клубов включить в свою программу еженедельные вечера садомазо­хизма провалились. В отличие от них «Bar-Bar», изначально предназна­чавшийся для садомазохизма и не предъявлявший, кроме особых случа­ев, жестких требований к одежде, со дня своего открытия пользовался популярностью. Я знал, что садомазохисты – публика весьма специфи­ческая, утратившая всякий интерес к обычному сексу и, соответствен­но, обычным секс-клубам.

У самого входа ерзала в клетке, словно не находя себе места, женщи­на лет пятидесяти с румяным лицом, в наручниках и с кляпом во рту. Приглядевшись, я увидел, что ноги у нее прикреплены железными цепя­ми к прутьям клетки; всей одежды на ней был только корсет из искусст­венной черной кожи, поверх которого свисала большая дряблая грудь. У этой рабыни имелся хозяин, намеревавшийся, по здешним обычаям, продать ее с молотка на один вечер. Похоже, ей тут не слишком нрави­лось; как я понял, она вертелась туда-сюда, пытаясь спрятать свои целлюлитные ягодицы – но напрасно, клетка-то открыта с четырех сторон. Возможно, она таким способом зарабатывала на жизнь: я слышал, что люди продают себя в рабство по тысяче, а то и по две за вечер. Я вооб­разил, что это какая-нибудь мелкая служащая, телефонисточка из собе­са, сводившая таким образом концы с концами. Свободным оказался только один столик у входа в первый зал пыток. Как только мы сели, к нам приблизилась парочка: чернокожая повелительница с голым задом тащила на поводке совершенно лысого пузатого мужчину в тройке. По­ равнявшись с нами, Она остановилась и велела ему раздеться. Он пови­новался и оголил довольно большие для мужчины жирные сиськи. Она достала из сумочки два металлических зажима и прицепила их к крас­ным продолговатым сосцам. Мужик скривился от боли. Затем она дерну­ла за поводок, он опустился на четвереньки и поковылял за ней; складки живота у него тряслись, в тусклом освещении тело казалось очень