– Короче,– Валери умиротворяюще повела рукой,– не слушай, что говорят лицемеры. Твое дело обеспечить структуру и
уникальный стиль «
Авроры», и все тут.
Официант принес суп с мелиссой. За соседними столиками сидели немцы и итальянцы с тайками, а также немецкие пары с тайками и без. Разные люди здесь, как видно, легко уживались друг с другом в атмосфере наслаждения; работа директора комплекса представлялась не изнурительной.
– Итак, вы остаетесь здесь…– снова заговорил Жан-Ив: похоже, ему верилось в это с трудом.– Я, конечно же, поражен, то есть отчасти я вас понимаю, но меня удивляет, что люди отказываются от больших денег.
– А зачем мне большие деньги?– произнесла Валери, чеканя каждый слог.– Чтобы покупать сумки фирмы «Прада»? Ездить на выходные в Будапешт? Есть свежие трюфели? Я заработала много денег и даже не помню, на что их потратила: наверное, на подобную ерунду. Ты-то сам знаешь, куда уходят твои деньги?
– М-м…– Он задумался.– Вообще-то я думаю, их в основном тратила Одри.
– Одри идиотка,– безжалостно вмазала ему Валери.– К счастью, ты разводишься. Это самое умное решение, какое ты когда-либо принимал.
– Ты права, она действительно идиотка,– ответил Жан-Ив, не смутившись; он улыбнулся, помялся, потом сказал: – Странная ты все-таки, Валери.
– Я не странная, это мир вокруг странный. Неужели тебе в самом деле хочется купить кабриолет «феррари»? Или домик в Довиле, который все равно разграбят? Или до шестидесяти лет работать по девяносто часов в неделю? Половину зарплаты отдавать в виде налогов на финансирование военной операции в Косово или на программу спасения предместий? Нам здесь нравится! здесь есть все, что нужно для жизни. Единственное, что отличает Запад,– это
фирменные товары.
Если тебе необходимы фирменные товары, оставайся на Западе; если нет, в Таиланде найдешь великолепные подделки.
– Странной мне кажется твоя позиция: ты столько лет работала на западный мир и не верила в его ценности.
– Я хищница,– ответила она спокойно.– Хищница маленькая и беззлобная: мне мало нужно. До сих пор я работала исключительно ради денег; теперь я начну жить. А вот других людей я не понимаю: что, к примеру, мешает тебе поселиться здесь? Женился бы на тайке: они красивы, приветливы и великолепно занимаются любовью. Некоторые даже по-французски немного говорят.
– Ну…– Он снова замялся.– Пока что я предпочитаю менять девушек каждый вечер.
– Это пройдет. И потом, никто не мешает тебе посещать массажные салоны после женитьбы, на то они и существуют.
– Я знаю. Видишь ли… на самом деле мне всегда было трудно принимать жизненно важные решения.
Смущенный своим признанием, он обратился ко мне:
– Мишель, а ты чем будешь здесь заниматься?
Ближе всего к истине был бы ответ «Ничем»; но такое очень трудно объяснить активному человеку.
– Он будет готовить,– ответила за меня Валери. Я посмотрел на нее с удивлением.– Да-да,– настаивала она,– я заметила, тебе нравится готовить, на тебя иногда прямо вдохновение находит. Это очень удачно – я терпеть не могу стряпню; не сомневаюсь, ты здесь увлечешься кулинарией.
Я попробовал курицу с карри и зеленым перцем; что ж, пожалуй, интересно было бы приготовить ее с манго. Жан-Ив задумчиво качал головой. Я взглянул на Валери: хищницей она была умной и упрямой; она выбрала меня, пожелала разделить со мной логово. Принято думать, что человеческие общества зиждутся если не на единой воле всех членов, то, по крайней мере, на консенсусе, который в западных странах некоторые журналисты с четкими политическими позициями называют
соглашательством.
Я сам по натуре соглашатель и никогда не пытался этот консенсус нарушить; существование же
единой воли
представлялось мне сомнительным. По Иммануилу Канту, достоинство человека заключается в том, чтобы подчиняться законам лишь в той мере, в какой он сам осознает себя законодателем,– подобная фантазия в жизни не приходила мне в голову. Я не только не ходил голосовать, но и не видел в выборах ничего, кроме великолепного телевизионного шоу, в котором моими любимыми актерами были, по правде говоря, политологи; особенно меня радовал Жером Жаффре. Работа политиков виделась мне трудной, требующей специальных навыков, изматывающей; я охотно делегировал свои полномочия. В молодости я встречался с разными
активистами,
полагавшими, что надо заставить общество развиваться в том или ином направлении; я не питал к ним ни симпатии, ни уважения. Со временем я стал их остерегаться: в их пристрастии к глобальным проблемам и уверенности, будто общество им что-то должно, угадывалось несомненное лукавство. В чем я лично мог упрекнуть западное общество? Ни в чем особенно, но и горячей привязанности к нему не питал (я вообще все меньше и меньше понимал, как можно испытывать привязанность к идее, к стране, к чему-нибудь, кроме конкретного человека). На Западе дорогая жизнь, холодно и проститутки некачественные. На Западе не разрешают курить в общественных местах и почти невозможно купить наркотики; там много работают, много машин и шума, а безопасность обеспечивается плохо. В общем-то, изъянов немало. Я вдруг ощутил неловкость оттого, что рассматриваю общество как естественную среду – саванну или джунгли,– к которой вынужден приспосабливаться. А что я плоть от плоти этой среды – такой мысли у меня никогда не возникало, будто атрофировалось что-то. С такими индивидами, как я, общество вряд ли выживет; я же мог выжить с женщиной, которую люблю, и постараться сделать ее счастливой. Я снова с благодарностью посмотрел на Валери и в эту минуту услышал справа какой-то щелчок. Прислушавшись, я различил шум мотора, доносящийся со стороны моря, затем он внезапно оборвался. На краю террасы высокая блондинка поднялась во весь рост и громко заорала. Раздался сухой треск автоматной очереди. Блондинка повернулась к нам, хватаясь руками за лицо: пуля угодила ей в глаз, в глазнице зияла кровавая дыра; женщина бесшумно рухнула на пол. Затем я увидел троих мужчин в тюрбанах, они приближались с автоматами наперевес. Затрещала вторая очередь, длиннее первой; вопли смешались со звоном битой посуды. Несколько секунд мы сидели парализованные, мало кто догадался спрятаться под стол. Вскрикнул Жан-Ив, его ранило в руку. И тут я увидел, что Валери медленно сползает со стула и валится на пол. Я бросился к ней, обхватил ее руками. Дальше я уже ничего не видел. В тишине, нарушаемой только звоном стекла, автоматные очереди следовали одна за другой; мне казалось, что это продолжается бесконечно долго. Сильно пахло порохом. Потом снова все стихло. Тогда я заметил, что моя левая рука в крови; наверное, пуля попала Валери в грудь или в горло. Ближайший к нам фонарь был разбит, стояла почти полная тьма. Жан-Ив, лежавший в метре от меня, попробовал подняться, застонал. В это самое мгновение в стороне спортивно-развлекательного комплекса прогремел мощнейший взрыв, сотряс
