из негролюбов, он плевать хотел на еврейскую культуру и всегда может разглядеть, куда тянется длинная итальянская рука Папы. Мистер Уиппл!..
Мистер Джефферсон слез с ящика, уступив место Кочерге, который выждал, когда стихнет приветственный гул, положил руку на сердце и возвестил:
— Я люблю Юг. Люблю потому, что южанки прекрасны и целомудренны, южане храбры в бою и галантны с женщинами, а южные земли плодородны. Но есть кое-что, что я люблю даже больше, чем Юг, — это моя страна. Соединенные Штаты Америки.
Это заявление вызвало в толпе еще больший энтузиазм. Кочерга поднял руку, призывая к вниманию, но прошло добрых пять минут, прежде чем страсти улеглись и он смог продолжать.
— Спасибо, — крикнул он, весьма тронутый таким воодушевлением. — Я знаю, что это говорят ваши сердца — бесстрашные сердца. Я бесконечно признателен, ибо вы приветствуете не меня, но мою любимую родину.
Однако сейчас не время цветистых речей. Сейчас время действовать! К нам затесался враг, который изнутри подтачивает наши институты и угрожает нашей свободе. Его оружие не свинец и не сталь, но вредная пропаганда. Он пытается натравить брата на брата, имущих на неимущих и так далее.
Сегодня вы стоите под этим прекрасным и славным деревом как свободные люди, но завтра вы окажетесь в рабстве у большевиков и социалистов. Ваши возлюбленные и ваши жены станут общей собственностью похотливых чужестранцев. У вас отберут ваши магазины и выгонят с родных ферм. Взамен вам швырнут сухую большевистскую корку.
Неужели дух Джубала Эрли и Френсиса Мариона настолько угас, что вы можете лишь скулить и пресмыкаться, словно нашкодившие псы перед хозяином? Неужели вы забыли Джефферсона Дэвиса?
Нет?
Тогда пусть те из вас, кто помнит своих предков, ударят по грязному конспиратору Сильванусу Снодграссу, по гадюке, что согрели мы на своей груди. Пусть те…
Но не успел мистер Уиппл закончить свое обращение, как его слушатели стали разбегаться в разные стороны с криками: «Линчевать его!» — хотя три четверти собравшихся понятия не имели, кого именно. Однако это их совершенно не беспокоило. Отсутствие точной информации они сочли скорее преимуществом, нежели недостатком, поскольку это давало им большую свободу в выборе жертвы.
Наиболее осведомленные ринулись к местной опере, где расположилась «Кунсткамера американских кошмаров». Но мистера Снодграсса и след простыл. Его вовремя предупредили, и он, не долго думая, задал стрекача. Но поскольку было просто необходимо кого-то повесить, толпа накинула петлю на шею Джека Ворона из-за его смуглой кожи. Затем они подпалили театр.
Часть слушателей Кочерги, в основном люди пожилые, почему - то пришла к выводу, что Юг снова откололся от Союза. Они подняли над зданием местного суда флаг Конфедерации и приготовились защищать его до последней капли крови.
Другие, более практичные горожане, ринулись грабить банки, магазины и поспешили освободить из тюрьмы тех своих родных и близких, кому выпало несчастье туда попасть.
Время шло, и бунт принимал все большие размеры. На улицах стоились баррикады. То здесь, то там мелькали шесты с насаженными на них головами негров. Еврейского коммивояжера распяли на двери гостиничного номера. Экономка местного католического священника была изнасилована.
Когда начались волнения, Лем потерял в толпе мистера Уиппла и, несмотря на все старания, так и не смог его найти. Пока он метался в поисках друга, в него несколько раз стреляли, и лишь по счастливой случайности ему удалось выбраться из этой суматохи живым.
Лем добрел до соседнего города, через который проходила железная дорога, и сел в поезд, что шел на север. К несчастью, при пожаре он потерял все свои деньги и потому не смог купить билет. Кондуктор, однако, попался добродушный. Видя, что у «зайца» всего одна нога, он выждал, пока поезд не сбавит скорость на повороте, и лишь тогда пинком сбросил Лема под откос.
До ближайшего шоссе было миль двадцать, и Лем ковылял всю ночь. К рассвету он добрел до цели и, путешествуя автостопом, прибыл в Нью-Йорк через два с половиной месяца.
Для жителей этого когда-то процветавшего города наступили тяжелые времена. Исхудалый, в оборванной одежде Лем не вызвал недоуменных взглядов, как случилось бы раньше. Он мгновенно слился с толпой безработных.
Однако от товарищей по несчастью его кое-что отличало. Во - первых, он регулярно мылся. Каждое утро он купался в озере в Центральном парке, на берегу которого жил в ящике из-под пианино. Ежедневно он навещал те агентства по найму рабочей силы, которые еще не закрылись, и, несмотря на неудачи, не терял бодрости духа, не делался нытиком или критиканом.
Однажды, когда он робко отворил дверь агентства «Золотые ворота», его встретили не обычными пренебрежительными репликами, а улыбкой.
— Мой мальчик! — воскликнул хозяин агентства, мистер Гейтс. — Мы подыскали для вас местечко!
Услышав это, Лем так расчувствовался, что на какое-то время утратил дар речи, а в его единственном глазу заблестели слезы.
Мистер Гейтс, не понимая истинных причин молчания героя, был удивлен и обижен.
— Такое случается раз в жизни, — с упреком проговорил он. — Вы, наверное, слышали о дуэте Райли и Роббинс. На афишах про них обычно пишут так: «Пятнадцать минут безудержного веселья и хохота до упаду». Но Райли — мой старый приятель. Вчера он заглянул ко мне и попросил подыскать ему для номера человека. Ему нужен одноглазый, и как только он мне это сказал, я сразу подумал о вас.
К этому времени Лем настолько овладел собой, что оказался в состоянии выразить благодарность мистеру Гейтсу. Он сделал это в самых теплых выражениях.
— Вас чуть было не опередили, — сказал мистер Гейтс, вдоволь наслушавшись благодарственных слов калеки. — Наш разговор с Райли услышал один безработный, и нам с трудом удалось помешать ему выколоть себе глаз, чтобы иметь возможность получить работу. Нам даже пришлось вызвать полицейского.
— Какая жалость, — печально проговорил Лем.
— Но когда Рейли узнал, что у вас деревянная нога, парик и искусственные челюсти, он твердо вознамерился взять вас и никого другого.
Когда наш герой попытался войти в театр Бижу, где играли Райли и Роббинс, у входа его остановил швейцар, которому не понравились лохмотья Лема. Но Лем проявил настойчивость и убедил привратника передать комикам записку. Вскоре его препроводили к ним в уборную.
Лем стоял на пороге, мял в руках засаленную тряпку, которая служила ему головным убором, а Райли и Роббинс глядели на него и хохотали до слез. К счастью, наш герой не понял, что именно его внешность вызвала у них столь бурный приступ веселья, иначе он бежал бы без оглядки.
Справедливости ради следует признать, что с определенной, хотя и не очень цивилизованной, точки зрения наш герой являл собой смехотворное зрелище. У него не просто не было волос на голове, как у нормального лысого человека, но серые кости черепа явственно проступали там, где его скальпировал краснокожий вождь Сатинпенни. А его деревянная нога была украшена инициалами, сдвоенными сердцами и прочими невинными плодами фантазии озорных мальчишек.
— Ты подсадочка что надо! — восклицали комики на своем привычном языке. — Это просто туши свет. Они же все попадают с мест! Погоди, дружище, пусть только эти пупсики на тебя положат глаз. Все будут в отпаде.
Хотя Лем мало что понял из реплик своих будущих хозяев, он был рад их одобрению и горячо их поблагодарил.
— Твое жалованье — двенадцать долларов в неделю, — сказал Райли, который ведал финансовыми вопросами. — Мы бы с удовольствием платили тебе больше, — ты того стоишь, — но и для театра нынче настали трудные времена.
Лем согласился без разговоров, и они сразу приступили к репетициям. Роль у Лема была простая, без
