столом. С какой стати ему воевать е ними?»
Пробыв 5 дней в самой спокойной части Югославии, – там даже существовало черногорское пацифистское движение, – я сел в автобус, следовавший вдоль побережья в хорватский город Дубровник. Впервые я побывал там в межсезонье апреля 1954 года, когда Югославия только начинала открывать свои двери на Запад. Тогда город выглядел деловым и радостным по сравнению с июлем 1991 года, когда мне не встретилось ни одного иностранца.
В то первое мое посещение ко мне подошла, улыбаясь, молодая женщина и попросила меня жениться на ней, чтобы она могла выехать за границу. Теперь всему населению грозила высылка. Безопасность Дубровника зависела от сохранения статуса «открытого города», который был дан ему Тито в 1968 году, когда он ликвидировал здесь военно-морскую и армейскую базы. Через несколько недель после моего визита в Дубровник хорватская армия заняла этот город и подверглась атакам югославского военно- морского флота с моря и сербских сил с суши.
Зайдя в мое любимое кафе-ресторан возле рынка, я увидел, что там до сих пор вместо красно- белого флага и других символов Хорватии висит портрет Тито. Жена хозяина объяснила, что они с мужем «православные из Боснии».
Отправившись на автобусе из Дубровника в Мостар по дороге, проходившей по берегу реки Неретвы, я с предчувствием беды взирал на известняковые горы Западной Герцеговины – место явлений Девы Марии и гибели десятков тысяч людей пятьдесят лет назад.
За семь лет до этого я останавливался в отеле «Бристоль», расположенном на правом, западном берегу реки. На этот раз я выбрал отель «Неретва» на противоположном берегу. Только теперь до меня дошло, что река разделяла Мостар, так же, как стена когда-то разделяла Берлин. Католики, жившие в западной части Мостара, составляли приблизительно одну треть населения. В восточной части жили православные и мусульмане (последних было всего пять процентов). Западная Герцеговина, со своим обилием красно-белых в шашечку флагов, намалеванных на каждом шагу усташских знаков и злобствующей, антисербской прессой была готова и жаждала присоединиться к Великой Хорватии. Православные, населявшие сельские районы Восточной Герцеговины, испытывали не меньшую надежду на помощь Сербии и Черногории. Боснийские сербы уже развязали пропагандистскую кампанию против избранного президента Алии Изетбеговича, повесив на него ярлык исламского фундаменталиста. Разумеется, Изетбегович был набожным мусульманином, но мне не верилось, что этот здравомыслящий человек мог надеяться на успешное внедрение законов Корана среди своих веселых и легкомысленных земляков. Он боялся и ненавидел обоих – и Милошевича, и Туджмана, сравнивая выбор между ними с выбором между лейкемией и опухолью мозга.
Конфронтация в Мостаре была такой напряженной и гнетущей, что я решил не задерживаться здесь более двух дней, но в первый же вечер споткнулся и сломал лодыжку, из-за чего мне пришлось проторчать в этом городе гораздо больше времени.
Прошло две недели, прежде чем я смог доковылять хотя бы до моста, и поэтому мои впечатления о Мостаре ограничивались отелем «Неретва». Стоял самый жаркий месяц в году в самом жарком городе Европы, однако за столиками кафе, вынесенными прямо на улицу, было прохладно. Сказывались тень деревьев и журчавший фонтан. По меньшей мере два раза в день над городом пролетали штурмовики югославских ВВС. По ночам часто слышались автоматные очереди. Все время, что я там находился, меня не покидала мысль о неминуемом и скором начале гражданской войны. И она действительно вспыхнула в следующем апреле. Сербы приступили к воздушным бомбардировкам хорватских укрепленных позиций, а хорваты предприняли затяжное наступление на восточном берегу.
Кафе «Неретвы» было излюбленным местом встреч мусульманских джентльменов и средних лет, и довольно пожилых, которые весело шутили, попивая кофе, бренди или холодный свежий лимонад. Как-то раз, когда муэдзин с ближайшего минарета прокричал свой призыв к полуденной молитве, один из них, назовем его Мурат, обратился ко мне со следующими словами:
«У вас не должно складываться впечатление, что мы похожи на ваших бедфордских мусульман. Мы не сжигаем книг, мы женимся на женщинах-иноверках, и многие из нас пьянствуют с утра до вечера». Мурату очень не по нраву были Милошевич и лидер боснийских сербов Радован Караджич: «Это же психиатр из Черногории. Ну что тут еще можно сказать?»
Он опасался повторения 1941 года, когда хорваты уничтожили много сербов, а сербы, в свою очередь, ополчились против мусульман.
У меня тогда погиб дядя. Ему перерезал горло четник, ставший потом национальным героем у партизан. Сейчас мы с ним живем на одной улице. Нас разделяет пара домов.
Однако Мурат признал, что все боснийцы – один народ, и выражал очень большое недовольство теми представителями Запада, которые говорили об «этнических различиях»:
Только идиот может говорить о трех разных народах, живущих в Боснии. Во всех старых семьях здесь, в Мостаре, есть и католики, и мусульмане, и православные. Мы все три сорта одного и того же дерьма.
Еще одним постоянным клиентом этого кафе оказалась не менее интересная и колоритная личность – бывший начальник местного управления государственной безопасности, бывший партизан, кряжистый мужчина с грубыми чертами лица, обладавший неплохим чувством юмора. Он был родом из мусульманской семьи и оценивал нынешнюю ситуацию весьма пессимистично:
Положение сейчас хуже, чем перед началом войны в 1941 году. Тогда, до войны, мы все прекрасно уживались вместе. Затем явились усташи и забрали многих сербов. Остальных спасли коммунисты. Почти тридцать процентов здешних мусульман стали коммунистами, особенно дети из хороших семей. У сербов около восьмидесяти процентов поддержали коммунистов, остальные присоединились к четникам. Почти пять процентов хорватов стали коммунистами, остальные были усташами, но думали лишь о том, как бы им выжить самим.
После войны сербы и хорваты не сразу вернулись в Мостар. Теперь хорваты здесь в полной силе – их больше 20000, и все они живут в северо-западной части города.
Дважды я встречался с корреспондентом газеты «Ослободенье» Мугдимом Карабечем.
Газета «Ослободенье» была рупором мусульманских центристских партий и выступала как против хорватских, так и против сербских фанатиков. Обе христианские экстремистские группировки ненавидели «Ослободенье» и чинили препятствия ее распространению. Доставалось от них и ее корреспонденту Мугдиму. Вот что он рассказал мне:
Уже несколько месяцев на дороге в Невезинье, сербский город к востоку отсюда, устроены три или четыре баррикады, на которых дежурят молодые ребята, вооруженные автоматами. От этих ребят здорово разит сливовицей, и они всегда обыскивают мою машину и оскорбляют меня из-за моего мусульманского имени. Сербы там вовсю валят лес, так что природа кругом стонет, но сербская милиция закрывает глаза на эти хищнические порубки. Когда я бываю в хорватских городах и деревнях Западной Герцеговины, люди там говорят, что неплохо было бы повесить Милошевича и Марковича, который, кстати, лучший политик из всех, что у нас есть.
Рассказ Мугдима о зверствах усташей в 1941 году был глубоко эмоциональным:
Усташи, среди которых были и францисканцы, приезжали из Италии в 1936 и 1939 годах, чтобы
