маскируешь.
Его лицо превратилось в гранит, а глаза — в сталь.
— Долтон, прошу тебя. Ты хочешь начать все заново, иметь дом, иметь семью. Поедем с нами, и у тебя будет все это. Прошу тебя! — Она искала в его глазах хоть малейший признак колебания, но, ничего не увидев, еще больше встревожилась и попыталась заставить его, предъявив весьма шаткий ультиматум: — Если ты сейчас не поедешь с нами, больше вообще сюда не возвращайся.
— Ты так не думаешь.
— Не приходи ко мне с руками, испачканными кровью моих соседей.
— Тогда просто уезжайте сами. Забудь обо мне. Просто уезжайте и оставайтесь в безопасности. — Встретив взгляд Джуд, он прочел в нем непритворную обиду, горечь и страх и знал ее ответ еще до того, как она грустно высказала его вслух.
— Нет. Эта долина — единственный дом, который я знала, и я из нее не уеду. У меня есть ответственность… — Она беспомощно замолчала.
Глубокая, отчаянная паника охватила Долтона. Его первой безумной мыслью было схватить Джуд и, крепко связав, если понадобится, отвезти в Шайенн. Неужели Джуд не видит, что он едва не сходит с ума от беспокойства о ней и о тех, кого она любит? Неужели она не понимает, что он больше не чувствует себя в стороне от судьбы других? Он спас бы всех, если бы мог, но он не занимался спасением, его профессией было разрушение, и он никогда ее не стыдился до этой самой минуты. Его ужасно возмущало, что Джуд просила слишком многого, отлично это понимая.
— Я откровенно рассказал тебе о мотивах своего поведения, не пора ли и тебе признаться в своих?
— Я… я не понимаю…
— Очень печально, Джуд, но ты действительно не понимаешь. Ты не понимаешь, что единственная вещь, удерживающая тебя здесь, — это твой собственный страх. Чего ты боишься? Жизни? Или ты чувствуешь, что люди будут заботиться о тебе, только если ты будешь играть роль мученицы? Те, кто тебя любит, не перестанут любить тебя из-за того, что ты будешь отстаивать себя и то, чего ты хочешь. Ты не можешь быть совершенством, Джуд, и никто не может.
— Нет необходимости говорить мне, насколько я несовершенна, — возразила Джуд, обиженная и удивленная его словами. — Я прекрасно знаю все свои недостатки.
— Тогда перестань прятаться за ними, черт возьми! Неужели так трудно поверить, что я беспокоюсь о тебе?
— Да! — вырвался у нее возглас унижения и стыда.
— Что ж, отлично. — Его собственный стыд и тяжелое чувство вины заставили его спрятаться за завесу оскорбленной гордости. — Тогда храни свою святость ради всей пользы, которую она тебе приносит. Наслаждайся своим одиночеством, оплакивай саму себя. Единственный, кто сочувствует тебе, — это ты сама, Джуд.
Долтон поднялся на ноги и стал одеваться, а Джуд, не двигаясь и не осмеливаясь даже попытаться что-либо сказать в свою защиту из-за раздиравшего ее смятения, наблюдала за ним, пока он не надел на себя все, кроме куртки.
Тогда она тоже встала, гордая и несгибаемая, надела ночную сорочку и, нагнувшись, подняла теплую овечью куртку с приставшей к ней сухой травой. Ничего не говоря, она протянула ее Долтону, но ее скованный жест сказал ему все. Он взял куртку, так же ничего не говоря, так же чувствуя растерянность, но не имея сил свернуть на дорожку, ведущую к Джуд.
Вероятно, все было так, как и должно было быть.
— Джуд…
— Просто уходи, — твердо сказала она, борясь с влагой, наполнявшей ее глаза; ей хотелось, чтобы он ушел до того, как она даст волю слезам.
Но Долтон не мог так просто оставить ее. Джуд не сопротивлялась его неожиданному крепкому объятию, не противилась его поцелую, а вернула его с ненасытностью, с неутолимой жаждой, вцепившись пальцами ему в волосы и втянув в себя его губы. А затем с той же лихорадочной поспешностью она резко оторвалась от него и зашагала через двор к темному дому. Мгновение Долтон смотрел на нее, восхищаясь ее решительной походкой и в то же время проклиная ее упрямство, а потом, задув лампу, вышел к своей лошади, грубым рывком развернул ее и направился прочь еще до того, как Джуд поднялась по ступенькам к дому. Он так и не увидел, как она без сил ухватилась за опорный столб и ее тело тряслось от беззвучных рыданий, когда она прислушивалась к стуку копыт, уносивших прочь его и все ее надежды.
— Ты позволила ему уехать. — Тихий голос неожиданно вторгся в страдания Джуд, и сквозь пелену слез она смутно увидела фигуру Джозефа. — Должно быть, я стал стар. Я думал, ты так же хотела, чтобы он остался, как он не хотел уезжать.
— Такие люди, как он, не остаются рядом, когда в них нуждаются, если только им не заплатят хорошие деньги, — с горечью сказала она.
— Что хорошего в таких людях? — видимо, соглашаясь, спросил Джозеф.
— Ничего хорошего, — презрительно фыркнула Джуд, заставив себя выпрямиться в попытке вернуть себе чувство собственного достоинства.
— Кому нужен мужчина, думающий больше о своей работе, чем о своей женщине? Лучше, что он уехал.
Она кивнула, пытаясь убедить себя, что так и есть, и Джозеф тоже кивнул, очевидно, одобряя ее решение.
— Наемник, не подходящий для меня мужчина — все так, как вы сказали.
— Человек, который убивает ради удовольствия, человек без чести.
— Нет, — возразила Джуд, встав на сторону Долтона. — Это неправда. Долтон не такой. Он честный. Именно гордость не позволяет ему бросить дело, которое он считает несправедливым.
— Необоснованная гордость, — провокационно заметил Джозеф.
— У него есть основание, есть причина. — Она запнулась. Взглянув на вещи с его точки зрения, она значительно изменила свое отношение ко всему. Если бы не это непоколебимое чувство чести, Долтон был бы похож на своего друга Джонса, и сейчас она не плакала бы по нему. Присев на верхнюю ступеньку, Джуд обхватила руками согнутые колени. — О, Джозеф, я попросила его бросить все, что имеет для него смысл в жизни, а он сказал обо мне ужасные вещи… и, я думаю, он был прав в том, что сказал. Я настаивала, чтобы он сделал выбор, а потом прогнала его, когда он выбрал не то, что я хотела. Я рассердилась, потому что он не отступился от данного им слова. Но разве я намного лучше, если заявила, что кусок земли стоит дороже, чем человек, которого я люблю? — Она взглянула на старика и доверительно сказала: — Да, я люблю его, — как будто ей нужно было отстаивать свои права.
Джозеф только кивнул, его взгляд был полон понимания и печали.
— Люди моего племени ценили землю дороже своих жизней, и теперь никого из них больше нет. Но они умерли, не поступившись своей честью.
Джуд вытерла глаза и грустно сказала:
— Он просил меня уехать, отвезти вас и Сэмми в безопасное место, но я не уеду. И не хочу умереть здесь, Джозеф. Он был для меня всем, а я позволила ему уехать. Что мне теперь делать? Я никогда не увижу его снова, он никогда больше не вернется.
Джозеф ничего не ответил. Он был старым и мудрым человеком, который знал, что влюбленные молодые люди подчас обижают друг друга, идут наперекор своим сердцам. Он и сам делал много такого ради любви женщины, которая не собиралась принадлежать ему, и знал, что такое сердечная боль. И он понимал Долтона гораздо лучше, чем Джуд, которая полагала, что никогда больше не увидит своего любимого — в этом она сильно ошибалась.
Глава 23
Самым трудным из всего, что когда-либо приходилось делать Джуд, оказалось встать на следующее утро, не приняв никакого решения.
Она крутилась и вертелась весь остаток ночи, пытаясь здраво обдумать будущее, невзирая на то что запах Долтона, впитавшийся в ее кожу, не переставая терзал ее чувства. Его слова, одновременно жестокие и добрые, все время эхом звучали у нее в мозгу. Она никак не могла найти выход из создавшегося
