Каслмейн поклялась, что и она, и доктор будут хранить молчание, но теперь в этом уже нет нужды.
Джон про себя улыбнулся. По правде говоря, ему хотелось знать, что думает Анна, его умная прекрасная Анна, о мужском естестве.
Анна откашлялась.
– Джон, ты уверен, что не понял меня?
– Разумеется, – ответил Джон, прижимаясь лицом к ее затылку. – Умоляю тебя, моя любовь, продолжай.
– Слушай внимательно, чтобы правильно понять меня.
– Продолжай, Анна, пока не забыла, что хотела сказать.
– Это невозможно забыть, – ответила Анна очень серьезно.
– В таком случае выкладывай все, – сказал Джон, – без утайки.
– Джон, я просто хотела сказать, что люблю тебя за то, что ты самый лучший человек на свете, а вовсе не потому, что питаю к тебе страсть, и ты доставляешь мне наслаждение. Этого наслаждения я никогда не забуду. – Анна умолкла, не зная, как закончить свою речь.
Джон тоже молчал, ожидая окончания этой тирады, все крепче прижимая Анну к себе.
– Прекрасно сказано, моя сладостная Анна. Я и в самом деле счастливчик, несмотря на… ну, несмотря на свое состояние. Не назвать ли нам его так из деликатности?
– Как хочешь, – вздохнула Анна. – Джон!
– Да, мой ангел.
– Это я навлекла на нас такую судьбу, нарушив обет целомудрия, я в ответе за то, что случилось с твоим… с тобой…
Джон дрожал от желания.
Неужели ей предстоит вернуться к целомудренному образу жизни? Его тело, прежде зажигавшее в ней страсть, зажигало ее и теперь.
– Джон!
– Да, любовь моя!
– Помнишь, когда мы были у Нелл?
– Кое-что помню.
Неужели он ее дразнит? Неужели не может говорить серьезно на столь серьезную тему?
– Мы сидели у камина, и ты кормил меня клубникой.
– Спелой и сочной, – сказал он, причмокнув губами.
– Джон!
– Да, моя прелесть?
– Господи! Я хотела поговорить вовсе не о клубнике. Ты тогда сказал, что любовь нечто большее, чем близость.
– Да, что-то такое я говорил, моя дорогая Анна.
– В таком случае объясни, что ты имел в виду.
– Дай подумать, – сказал Джон, уже раскаиваясь, что поддразнивал ее, потому что шутка зашла слишком далеко.
– Ты забыл?
– Нет, но это нечто такое, о чем нельзя говорить во время тряски на Оксфордской дороге.
Джон подался вперед и коснулся языком ее уха, любовно и медленно проводя им по нежным его изгибам, а потом прикусил мочку.
– Я покажу тебе, моя дорогая.
Она вздрогнула, но не от холода, потому что жар распространился от низа ее живота по всему телу. О Господи, сможет ли она оказаться достаточно сильной, чтобы перенести страдание Джона, если страдает сама?
Его руки и мощная грудь были все еще обманчиво сильными. Она слышала, что мужчины, потерявшие свои детородные органы на войне или ставшие евнухами в каком-нибудь серале в плену у неверных, становились дряблыми и жирели. При этой мысли Анне стало не по себе. Неужели его звучный баритон превратится в сопрано, как у кастратов Италии? Анна закрыла глаза. Боже милостивый! Никогда больше она не даст обета целомудрия и никакого другого!
Четверо путешественников миновали Бэгшот-Хилл с мрачными рядами виселиц, призванных напоминать разбойникам о том, что им грозит, и быстро перекусили.
Именно тогда из небольшой рощицы появился всадник, одетый как джентльмен, и вытащил пистолеты.
– Поостерегитесь вы все! – крикнул он, приближаясь.
– Успокойте ее, – сказал Джон Уиндему, когда Кейт в страхе издала вопль, похожий на мяуканье. – Позволь мне поговорить с ним, Анна. Этому человеку нельзя доверять.
