Ханна фыркнула, причем достаточно громко, чтобы ее можно было расслышать сквозь шум толпы.
– Ты думаешь, что такое ничтожное наследство, как у нее, сможет прельстить его? – спросила она мужа. – Этой доли едва ли хватит на то, чтобы оплатить ее содержание в монастыре!
Джилберт искоса поглядел на супругу.
– Ты сама прекрасно знаешь, жена. Если не считать тех лет, когда свирепствовала чума, ее состояния хватало на все. И Мерлинскрэг пострадал меньше, чем наше имение.
– В самом деле? Тогда скажи мне, ради Бога, почему мне об этом не доложили? Что ты сделал со всем этим богатством, милорд?
– Я распорядился им как можно лучше, по своему разумению, конечно. Как ты думаешь, на какие деньги мы вели роскошную жизнь, подобающую людям нашего положения? Пораскинь-ка умом, ведь все наши вилланы[1] либо перемерли, либо ударились в бега, а труд поденщиков обходится дорого… Так что доход от поместья Дженевры неплохо поддерживал нас в эти трудные годы.
– И все так и продолжалось бы, не вмешайся граф.
Джилберт украдкой глянул поверх рядов гостей – туда, где величественно восседал Нортемпстон.
– Потише, женщина! – прошипел он.
– Продолжалось бы, но не слишком долго, мадам, – произнесла Дженевра, чуть не задохнувшаяся от злости. «Вот, значит, как они обводили меня вокруг пальца все это время!» – С наступлением совершеннолетия я собиралась сама управлять своим поместьем.
– Сама? – хмыкнула Ханна. – А что ты понимаешь в управлении?
– Я помогала монахиням… – начала было Дженевра, но дядя перебил ее.
– Нортемпстон повел себя в этом деле весьма достойно, – заявил он.
– Как это? – спросила его жена.
Джилберт пожал плечами.
– А как ты думаешь?
– Деньги? Земля?
– Я добавил еще одно поместье к нашим, – признался Джилберт.
– В таком случае то, что ты говорил о нашей бедности, – вранье?
– Нет. Новое поместье лишь частично окупит утрату доходов от Мерлинскрэга. Но уж лучше что-то, чем ничего, ведь нашему опекунству все равно конец. Закон на стороне Дженевры.
«Естественно, что сделка сулит некоторую выгоду Джилберту, – подумала Дженевра. – Но даже сейчас дядя навряд ли может полностью распоряжаться всем тем, что украл у меня. Однако имение, подаренное моей матери в награду за ее службу при дворе, наверняка богатое».
Ханна была роскошно одета, так же как Дженевра, которой тетка одолжила одно из своих платьев из тонкой шерсти и нарядную шелковую накидку, подбитую серым беличьим мехом. Голову Дженевры венчал скромный девичий чепчик, под которым надежно прятались ее длинные темные волосы, а Ханна свои седеющие букли скрывала под затейливой конструкцией из проволоки и кисеи, сделанной в форме рогов.
Услышав, как родичи ссорятся из-за ее денег, девушка пожалела о монастыре. В детстве Дженевра пребывала под надежной защитой любящей матери. Девочка не понимала, чем она отличается от других ребятишек – разве тем, что у нее не было отца. Дженевра считала его покойным. И лишь когда умер дед с материнской стороны, а Джилберт унаследовал баронский титул, Дженевру поставили перед фактом ее незаконного рождения.
Дед всегда относился к ней ласково-отчужденно, однако с возрастом она замечала, что слуги, свита, домашние шуты-карлики и даже самый ничтожный поваренок выказывали ей меньше почтения, чем ее спесивым кузинам, чьи обноски Дженевре приходилось донашивать.
Джилберт, ее новый опекун, поведал ей, что, когда матери Дженевры было семнадцать лет, ее отправили во дворец, служить королеве Филиппе. Приблизительно через год она вернулась домой, беременная. Несчастная отказывалась говорить, кто отец ребенка, однако утверждала, что он благородного происхождения! И намерения его благородны – скоро он приедет за ней.
– Но он, разумеется, не приехал, – злорадно заметила присутствовавшая при беседе Ханна. – Поскольку ты родилась вне брака, дорогая моя Дженевра, тебе нечего и мечтать о благородных женихах, разве что какой-нибудь мужик позарится. Во всяком случае, запомни одно: я не намерена жить с тобой под одной крышей.
– Но это не ваша крыша, – возразила Дженевра, уязвленная жестокими словами тетки. – Это дом моего дяди.
– Он живет моим умом, а я полагаю, что лучший выход для тебя – монастырь. Там ты избавишься от моей опеки и научишься уважению к старшим.
– Но, тетя…
– Ради Бога, не возражай. Мы уже договорились с обителью Пресвятой Девы. Ты отправляешься в понедельник. Так что Мег соберет твои вещички и заодно свои – она поедет с тобой. А дядя обеспечит вам эскорт, путь неблизкий.
Тогда, в десять лет, как Дженевра могла воспротивиться? Спровадив сироту в монастырь, опекуны не баловали ее знаками внимания. Только на Рождество они присылали ей небольшую сумму, которую монахини передавали девочке в качестве подарка от родственников. Однако в последние годы даже эти скудные подачки прекратились, и Дженевра стала подозревать, что в монастыре ее держат из жалости. Ладно – что было, то было, монастырь уже позади. А впереди? Что ее ожидает впереди?
Девушка устремила взгляд на арену. Золотой Орел был, без сомнения, воплощением рыцарской доблести и отваги. «Ничего не скажешь, с женихом ей, судя по всему, повезло. Сен-Обэн уже выиграл целую гору оружия, изъятого у его поверженных соперников, а теперь поскакал вперед, чтобы получить высшую награду – приз графа. Когда он подъехал, Дженевра разглядела такого же, но меньшего по размеру орла, изображенного на одной четверти его щита. Видимо, орел с распростертыми крыльями украшал оружие его предков на протяжении нескольких поколений.
Рыцарь поднял своего коня на дыбы перед графом и откинул забрало. Кряжистый граф, фигурой напоминавший старый дуб, – нагнулся вперед и вручил пажу дорогой золотой поднос, чтобы тот передал его Сен-Обэну.
А потом…
– Я думаю, вам следует возвратить шарф, милорд, – произнес граф и указал на Дженевру.
Та, пристыла к месту.
Сен-Обэн опустил поводья и отцепил от шлема зеленый шелк. Вытащив копье, он наклонил наконечник, защищенный похожим на корону венчиком, и обмотал вокруг него шарф. Потом, плавно направив лошадь к Дженевре, свесился с седла и выставил вперед копье, чтобы она могла забрать свою вещь.
Смущенно протянув руку за шарфом, Дженевра осмелилась посмотреть на будущего супруга. Она почти не разглядела его лица, увидев лишь пару ярко-синих глаз, внимательно и бесстрастно разглядывавших ее лицо. И еще – крючковатый нос.
Из-за металлического шлема голос его звучал приглушенно:
– Благодарю вас, демуазель. Ваш шарф принес мне удачу.
Потом он пришпорил своего коня и поскакал с поля под непрекращающиеся радостные возгласы толпы.
Дженевра сидела не шевелясь, пока Мег старательно расчесывала ей волосы, дабы ее питомица выглядела как можно лучше на церемонии обручения.
– Похоже, он славный человек, – проговорила Мег, словно прочитав мысли, хозяйки. – Можно сказать, исполнение супружеского долга не доставит вам огорчений.
– Да, – согласилась Дженевра, размышляя, в чем же, собственно, будет состоять этот самый супружеский долг. Почему-то припомнились непристойные ужимки слуг и сквайров,[2] утолявших свою страсть в темных закоулках. Хотя это навряд ли имело какое-то отношение к долгу.
«Раз уж это необходимо для зарождения новой жизни, Господь, надо полагать, сделал акт соития приятным», – подумала Дженевра, признав, что внешность Роберта Сен-Обэна пробудила в ней томление и какую-то смутную боль. Перспектива исполнения супружеского долга показалась ей волнующей.
