Его никто не сторожит.И бьется мальчик с самоваром…Охотники въезжают в лес.За молчаливым комиссаромПоодаль следует черкес —Телохранитель. После страдыНесчетных дел, речей и встречДианы дикие усладыБольшевика должны развлечь.Треск западни у частоколья,И ты, зазывной пули свист,—Быть может, памятью подпольяЕще вас любит коммунист!Иль, чтоб лукавым сибаритомК ручному зверю не привык,Тобою кровь свою пьянит он,Охоты яростный язык?Уж мой герой летит оврагом,Швырнувши повод у луки,Навстречу с треском бьют по крагамЕго сухие тростники.За ним спешит черкес дозорный,И вьется конь под седоком,В изгибы троп папахи чернойТуда-сюда бросая ком.Но что за странные повадки?Наш комиссар в бесплодной схваткеС ольхой и с сонным роем ивСвой держит путь то вкось, то вкривь,То, рыща взглядом вдоль дороги,На всем скаку нежданно став,Вдруг бледной ленты клок убогийСорвет с прибрежнего куста,То шарит в дуплах, то подскоком,Подняв над пропастью коня,Высматривает странным окомЛисток бумажки в зеленях,То, блеском мысли обожженный,Глядит в упор, обвороженный,На высеченный вдоль скалыФигурный знак, носящий сходствоС чалмой на голове муллы,—И — тайной мысли сумасбродство —Покуда конь галопом нес,Сей знак в блокнот себе занес.Затравлен зубр. Пусты бутылки.Шашлычным жиром смазав ротИ вдоволь поломавши вилкиВ зубах и в банках из-под шпрот,Охотники отдались неге.Стоял полудня сонный час,Когда, как скрип степной телеги,Воркует чей-нибудь рассказ —Бессмертного барона[2] эхо.Но встал усталый комиссар…Средь взрывов зевоты и смехаБезмолвно трубку он сосал.— Сидите! — Жест полубрезгливыйПсарям не дал подняться с мест.(Поверьте, — Рим, Москва иль Фивы,А тот же у владыки жест!)Телохранителю-черкесу,С ружьем сидевшему на пне,Он крикнул: «Я пройдусь по лесу,Чтоб не надоедала мне!»И скрылся. Сосен колоннада,Подобно армии солдат,Теснясь за ним в багряный ряд,Укрыла путника от взглядаИ чада дымного костра,Где в камнях жарился с утра,На прутья длинные нанизан,Шашлык и где, водой облизан,Шипел прощальный тленья вздох,Окрест себя курчавя мох.О чем, меж чащи пробираясь,Он думал? Память ли плылаНад ним, как птицы два крыла,В недвижности перемещаясь,Иль мысль, — песочные часы, —Достигнув памяти предела,Над прошлым вновь взнесла весыЕще невзвешенного дела?Он помнил вечер: пели пули…Знамена рвались на ветру.Он был забыт на караулеИ, коченея, знал: «Умру,—Но достою!» А нынче — где вы,Орлы, бойцы любви и гнева?!. . . . . . . . . . . . . . . . . .Хрустит в ногах сосновый шелк.Слезясь, смола струит куренье.Кто жизнь по кругу обошел,Тот обречен на повторенье.Он мог бы криком роковымПредостеречь: мне все знакомо!Мы начинали, как и вы!
