Биск свистнул, как человек, выполнивший свой долг, заложил руки в карманы и кратчайшим путем отправился на палубу, то-есть раздвинул обшивку и углубился в узкий межстенный ход. Он шел в темноте не более двух минут, как вдруг замер как вкопанный. Из стены, близехонько от него, донесся свистящий звук. Спустя мгновение звук превратился в царапанье, и кто-то прошел в стене мимо Биска так близко, так слышно, что механик невольно отодвинулся, хотя проходивший был отделен от него железным листом. В то же время над ним что-то хлопнуло с тихим треском, словно закрылся невидимый люк.
Но шотландец Биск недаром считал себя человеком не из робкого десятка. Он выждал несколько минут, раздвинул обшивку и вышел на трап, не заходя к себе в каюту.
— Придется делать дополнение к письму. Довольно-таки скоро! — сказал он себе философски.
В это время мимо него пробежали матросы с криком:
— Сниматься, сниматься! Приказ от капитана снимать «Торпеду» на Нью-йоркский рейд. Завтра утром отплытие.
Биск остановил пробегавшего юношу и спросил его:
— Когда отдано приказание? Разве капитан на «Торпеде»?
— Капитана никто из нас не видит, — шепнул ему на ухо матросик, — а приказание отдается через штурмана.
И голубоглазый матросик опрометью бросился дальше.
23. ОТПЛЫТИЕ «ТОРПЕДЫ»
Хороший денек для отплытия парохода, нечего сказать! С утра полил дождь. Вода в Гудзоне поднялась на несколько вершков. Ночным ураганом вдребезги разбило все частновладельческие лодки, стоявшие у пристани.
И, наконец, утренние газеты отметили понижение цен на американскую пшеницу, одновременно упомянув еще о трех событиях: в овраге, возле Борневильского леса, найден совершенно обезображенный труп неизвестной женщины; секретарь покойного нотариуса Крафта бежал бесследно, обворовав кассу; гроб с телом Иеремии Морлендера, назначенный ко вскрытию по ходатайству кормилицы покойного и его дальних родственников, прибывших из Европы, был внезапно украден из родовой часовни Кресслинга неизвестными злоумышленниками и, несмотря на все поиски, не разыскан…
Доктор Лепсиус, прочитавший все это, бессильно уронил газету на колени и откинулся в полном изнеможении на спинку кресла. Он почувствовал прилив ненависти к человечеству. Он недоумевал, какие силы заставляют его жить и работать на пользу этого самого человечества…
Но спустя мгновение природный оптимизм доктора Лепсиуса взял верх, и он повернул страницу газеты, надеясь отдохнуть душой на театральных, брачных, спортивных, биржевых и тому подобных увеселительных бюллетенях.
Вдруг взор его упал на несколько строк, напечатанных курсивом. Вне себя от злобы Лепсиус прочитал следующее:
«Вчера, в семь часов вечера, в церкви Сорока мучеников состоялось бракосочетание девицы мисс Смоулль с мистером Натаниэлем Эпидермом, мажордомом нашего знаменитого рентгенолога Бентровато. Со стороны новобрачной присутствовали родственники, гг. Смоулль из Миддльтоуна, со стороны жениха — сам доктор Бентровато, одновременно прочитавший собравшейся вокруг него густой толпе молодежи лекцию о рентгенизации младенца во чреве матери с целью определения его пола».
Лепсиус вскочил, судорожно скомкав газету.
Глаза его налились кровью. Он махнул рукой, сорвал с вешалки шляпу и кубарем скатился вниз с крутой лестницы.
Доктор Лепсиус положительно задыхался. Не будь он доктором, он побежал бы сейчас к доктору, чтобы пустить себе кровь или по крайней мере получить какой-нибудь рецепт, написанный по-латыни, что, как известно, имеет свою хорошую сторону, наглядно доказывая разумность произведенной вами затраты.
Но и этого утешения он не мог себе доставить. И поэтому Лепсиус бежал со всех ног по улице, бежал от вероломства своей экономки, бежал куда глаза глядят, пока не выбежал прямехонько к Гудзону.
Дождь шел как из ведра. Газетчики и чистильщики сапог попрятались. Редкие пешеходы принадлежали к разряду людей, ходивших босиком. Туман клубился по улицам Нью-Йорка, стоял над Гудзоном, заволакивал всю набережную до такой степени, что Харвейский маяк опоясывал лентами прожектора весь кусок залива, а набережная расцветилась электричеством в двенадцать часов дня.
Лепсиус промок до нитки и не без удивления заметил, что вышел к рейду, где, залитая тысячью огней, стояла «Торпеда», уже готовая к принятию пассажиров. Трап, однакоже, еще не был спущен. Толпа, стоявшая под дождем, выражала все признаки страшного нетерпения.
— Они боятся демонстраций, — сказал кто-то возле Лепсиуса ворчливым голосом, — как будто в наше время делают демонстрации!
— Еще как делают! — ответил другой. — Ведь коммунисты посылают своего представителя в Совдепию. Смотри, его вышли провожать, ей-ей, не хуже, чем президента.
Тут только Лепсиус заметил необычайное стечение народа и огляделся внимательней.
Вся огромная площадь вокруг него была залита людьми в кепках и рабочих куртках. Они пришли сюда прямо с фабрик, не успев переодеться. Лица их горели воодушевлением, руки протягивались со всех сторон к товарищу Василову, стоявшему среди них в сером дорожном костюме.
— Передай им, Василов, что мы не дремлем! — кричал кто-то, размахивая картузом. — Мы не прозеваем своего часа!
— Кланяйся Ленину! — кричал другой.
Толпа напирала со всех сторон, не давая подойти к Василову решительно никому с той половины набережной, где собралась публика познатней. Лепсиус увидел там Вестингауза с элегантным саквояжем в руках и моноклем в глазу. Неподалеку от него кудрявая Грэс, теребя своего отца, оглядывалась во все стороны, ища кого-то глазами. Их провожали девицы, дамы и кавалеры в смокингах с 5-й авеню, тщетно пытаясь спрятаться от дождя под парусиновым навесом. Но кучка нарядных нью-йоркцев, отбывающих в Европу проветриться, совершенно терялась среди тысячной толпы рабочих, рокотавшей глухо, как море. Полисмен, робко пробираясь к ней, делал вид, что распоряжается движением, тогда как рабочие перебрасывали его с одного места на другое, как мячик.
Лепсиус выбрался из толпы к самому борту «Торпеды», где из кают-компании высовывались головы мичманов и матросов.
— Ковальковский, — крикнул кто-то, — пора спускать трап, отдайте распоряжение!
Розовый, как херувим, толстый-претолстый мичман с губами-шлепанцами побежал отдавать приказание. Лепсиус оглядел его руки и ноги критическим оком, вынул записную книжку, где стояли три фамилии:
1. Фруктовщик Бэр
2. Профессор Хизертон
3. Мичман Ковальковский
и вычеркнул последнюю из списка.
Между тем, забравшись на якорную цепь «Торпеды», два человека шептались. Один из них был трубочист Том, другой — механик Биск.
— Мик передает тебе, что письмо получено. Отсутствие Морлендера гораздо подозрительней, чем его присутствие. Мик боится за жизнь Василова. Смотри, Биск, охраняй его собственной шкурой, не щадя себя самого!
— Знаю, — ответил Биск. — А что, собака вернулась?
