из первой части этой книги. Они уйдут не испарениями в воздух, не просачиванием в песок и пустоты земли, — словом, не будут истрачены бесполезно, — вся экономика новой, Советской Армении, весь ее преобразованный облик, даже новые черты труда людей на полях, — все это теснейшим образом связано с водами Севана, во всем этом сохранятся и останутся, обратятся и преобразуются драгоценные капли его синих вод. О них будут петь свои песни шагающие линии передачи, чьи распростертые стальные руки понесут через горы и ущелья Армении голубое пламя Севана, преобразованное в электрический ток. О них будут говорить каждая борозда на полях, набухающая водой в часы поливки, каждый шпиндель станков, убыстряющий свои обороты в заводских цехах.
Но вот один осторожный голос: а рыба? Куда денется севанская рыба — как-никак статья в бюджете республики? Не была забыта и рыба. Ей предстоит пережить своеобразный «расцвет», хотя век ее будет укорочен.
Когда создан был проект Севанского каскада, считалось, что рыба в озере сразу погибнет, потому что, во-первых, уничтожатся кормовые запасы для нее и, во-вторых, она не найдет себе места для размножения. Но первые же годы спуска начисто опрокинули все теоретические предположения. Площадь, где были кормовые травы, в силу рельефа дна была небольшой. При спуске озера на 15–16 метров эта площадь значительно увеличилась (дно поднялось, мелких вод стало больше). И рыбы неожиданно получили добавочные «луга», где они могут в изобилии находить себе пищу. Если спуск Севана довести до 25 метров и потом остановить, то рыбное хозяйство от этого выиграет ни много ни мало, а в восемь или десять раз. Это значит, что до спуска на 25 метров, ближайшие три-четыре пятилетки, рыбе станет не хуже, а лучше. Что касается размножения, то уже сейчас в Севане разводят рыбу искусственно. До 50 миллионов мальков спускается в озеро ежегодно. Севанская форель не только вкусная, но и полезная рыба, в ней много йода; она жирнее речных форелей (в ишхане до 21 процента жира). Но, кроме форели, в Севане разводятся сейчас и хромуля (до 70 центнеров в год!), и усачи, и мелкие раки. В водах Севана плавают каспийские лососи… И выходит, что даже рыбное хозяйство Армении выигрывает сейчас от частичного спуска севанских вод, хотя дальнейший спуск Севана (ниже 25 метров) окажется для нее гибельным.
Мартуни — Нор-Баязет
Вокруг Севана расположено несколько районов: Севанский с центром Севан, на северо-западном берегу озера; Нор-Баязетский, с центром в городе Нор-Баязет, занимающий западный берег; богатый и большой Мартунинский на южном берегу, с районным центром Мартуни; еще более крупный Басаргечарский, с центром в Басаргечаре, дугой охватывающий озеро с юга на восток; Красносельский, с центром Красносельск, — на северо-востоке, и курортный поселок Дилижан на северо-западе озера.
И. Шопен назвал когда-то, в предисловии к своему труду, Армению «страною контрастов». Нигде так сильно не переживаешь эту формулу, как в путешествии вокруг Севана. Даже карты севанских районов производят впечатление сложной пестроты.
Мы уже видели, насколько многотонна сама синева озера, когда топограф делит оттенками ее различную глубину. А вокруг этой синевы чего только нет! Бесчисленные веточки черной туши, идущие наподобие ребер человеческого скелета вокруг причудливых синих полосок, — это горные хребты по обе стороны речных ущелий. Коричневая окраска каменистых горных возвышенностей тоже не однотонна: густота тона меняется в зависимости от высоты, и этих изменений коричневой краски множество. Между горными кряжами, растекаясь по желтизне, там и тут брошены зеленые пятна — луговины, леса, растительность. Все вместе дает впечатление густотканного ковра. Но если на карте он пестрый и путаный, то как же разнообразно впечатление от этого ковра при живом и наглядном знакомстве с ним для того, кто захочет изъездить или исходить его из конца в конец!
Мы дышали солнечной тишиной Айоц-дзора, напоминавшей нам «конец света». Это было очень далеко, за стеной горных хребтов и зеленых перевалов, где-то на юге.
Что общего между синей гладью, жарким летним морским привольем южного Севана в Мартунинском районе, широкого, как море, с невидимыми глазу берегами, потерявшимися где-то за синим горизонтом воды, и горными рощами Айоц-дзора, залитыми алым шиповником, с белыми складками снега на горных скатах? А между тем Мартуни и Айоц-дзор — соседи; они плечами упираются друг в друга: отличное шоссе с одним из красивейших перевалов, Айоц-дзорским, соединяет их центры.
Что общего между типичной приморской жизнью Басаргечара, с его экономикой рыбачьих, у воды расположенных сел и богатым Азизбековским районом, сеющим рис, гордящимся своим горным курортом Джермук, изобилием фруктов, вина, меда! А Басаргечар и Азизбеково — тоже соседи.
Поздней осенью 1950 года я поднялась в Мартуни со стороны Айоц-дзора. Внизу, по течению Арпа, было еще совсем жарко. По-летнему, в одних платьях мы сидели на прибрежных камешках, а нам навстречу бежала речная вода, слепя своим сверканьем под солнцем и вскидывая белые гребешки пены; было так жарко, что хотелось войти в ее прохладные струи, выкупаться, смыть дорожную пыль и усталость, а стояли уже последние числа ноября, когда 25 градусов мороза в Свердловске, 20 градусов мороза в Москве, 15 градусов мороза в Ленинакане. Но вот, разморенные жарой и солнцем, мы опять накинули свои шубы, в которых выехали из Еревана, и уселись в «виллис». Айоц-дзорский перевал, раньше называвшийся Селимским, надвинулся на нас своею широкой зеленой стеной.
Можно любить горные перевалы, как любишь людей. Ни одного схожего, у каждого — свое лицо. Ни один не забудешь в его отличии, в его особенностях. А любишь в каждом из них, как во многих дорогих людях, проходящих через жизнь вашу, в сущности только одно и то же, одно-единственное: как в человеке — проявление его человечности, тот идеал, который он сам себе ставит и к которому тянется в делах и поступках, так в перевале — ту высшую точку единственного мгновения наверху, единственного равновесия между двумя безднами, подъемом и спуском, к которой он тянется всеми своими точками, ради достижения которой он создан.
И вот начался медленный подъем по бесчисленным, очень длинным зигзагам — все выше, выше в такой горный простор, с такою открывающейся за нами широтой горизонта, каких ни на одном армянском перевале нет. Мы поднимались, мир за нашей спиной опускался. А за этим опускавшимся миром, широкой бездной из зелени, вырастала на всю линию огромного горизонта (потому что огромно ущелье, от края до края) величественная панорама горной цепи, покрытой снегом. И было удивительно тихо, ясно, дорога все шире и лучше, масса кудрявой зелени, навстречу шли стада и шедшие пешком через перевал колхозники, с мешком за плечами, с груженым осликом.
Чем выше, тем тише, яснее, величественнее. На самом верху, правда, пронзительный ледяной ветер, но вид был так прекрасен и ни с чем не сравним, может быть — с началом мирозданья, такой совершенной, достигнутой тишиной и красотой веяло от него, что мне захотелось дать новое название для этого перевала над необъятным океаном гор: «Великий или Тихий». Но так хорошо было, пока мы оставляли за собою айоц-дзорскую сторону. На верхней точке перевала перед нами открылась другая бездна, севанская. Сперва, правда, блеснуло голубое пламя внизу, — это просиял на минуту Севан, в этом месте очень широкий. Но над ним висело свинцовое, страшное, снежное небо, и не успели мы взглянуть на Севан, как на нас обрушился яростный снежный буран. Ветер тормозил наш «виллис» на скользкой дороге, как заводную игрушку; снег залепил стекло так, что стрелки-метелки застряли в нем, словно воткнутые лопаты. Но навстречу как ни в чем не бывало шли богатыри-пастухи со своими овчарками, а по склону паслись овцы, сотни овец, многосотенное стадо особой здешней породы балбасов. Эти балбасы, белые, жирные, круглые, виляя курдюками, спокойно щипали траву под снегом и только жались боками друг к другу, чтоб теплее было, — тут, на альпийской высоте, раскинуты прекрасные колхозные фермы.
Спустившись ниже, мы пережили еще одну встречу, на этот раз с коровами. Шло большое стадо, и после маленьких, с вогнутыми слабыми спинами, с жалкими маленькими мордами и маленьким выменем, безродных айоц-дзорских коров, виденных нами в Арени, тут вдруг в глаза бросилось бесспорное, явное, убедительное: прямые спины, крупная шея на широкой груди, прямоугольное, большое тело на сильных ногах, одинаковые длинные морды с тупыми красивыми носами, почти одинаковая окраска шерсти, широкие лбы под рогами и круглые, крупные веки — порода!
Мартуни — большой, широко разбросанный районный центр — стоял раньше поблизости от озера.
