Заметив, что Соколу похорошело, старуха потребовала у него фляжку обратно:
— Неча лишку хлебать, а то пристрастишься. Давай, давай верни бабушке!
Стас с сожалением вернул. Эх, еще бы глоток, а лучше два. Глядишь, и пальцы успокоились бы.
— Трамвай на автопилоте, с рельсов не сойдет. Значит, можно чуток. — Собрав седые космы в пучок и перевязав их проволокой, бабка обхватила тонкими губами алюминиевое горлышко.
Старый Сокол аж крякнул от зависти.
— Откуда у тебя это? — Он кивнул на флягу.
— В заветном месте течет пьяная река, без закуски берега. А я рядом живу. Бывает, зачерпну чуток для согрева и покачу по рельсам-шпалам, добра молодца высмотрю да в хоромы к себе свезу — для услады и чтоб спалось мягче. Потешишь бабушку, а, добрый молодец?
— Легко. Ножичком пятки всю ночь щекотать буду, заснуть не сможешь, — подмигнул старухе Стас.
В ответ она расхохоталась и ушла в голову трамвая. А Старый Сокол уставился в разбитое окно. Редкие капли брызгали ему на куртку. Похоже, дождь скоро закончится.
Содрогаясь всем своим железным телом, трамвай заполз на склон. Боковой ветер насквозь пронизывал его, цеплялся за поручни, усаживался в кресла. Стасу опять стало холодно. Жаль, бабка забрала флягу.
Рельсы впереди безжалостно кромсали ночь, нарезав ее на три части: до, между и после. Стук колес — колыбельная, заговор от бессонницы. Спи, Старый Сокол, усни. Мина тоже спать ложиться, чтоб кошмарами присниться, баю-бай ты ей пожелай…
Стас закрыл глаз всего лишь на миг.
А, открыв его, увидел багрянец рассвета.
Трамвай стоял. И не было хозяйки в голове его. Вообще нигде не было. Ушла? Вернется ли? И если вернется, то сама или приведет кого в помощь, чтобы справиться с воином така? А если альбиносов- каннибалов позовет? Или отряд Обожженных Бедер?
Да ну, глупости.
Вокруг, куда ни глянь, панельные остовы домов и много чуть ли не до фундамента разрушенных зданий. Надо бы размяться: Стас напряг мышцы груди, раздвинул плечи, сжал здоровые пальцы в кулак, хрустнул шейными позвонками — и вдруг вспомнил, как он обнимал Лизу, как шептал ей нежные слова.
Лиза, где ты?!
Откуда-то пришла уверенность, что любимая рядом, что Стас на правильном пути, еще немного — и они свидятся, обнимутся и расцелуются, и все будет хорошо, и…
Хозяйка трамвая вернулась, когда солнце еще толком не взошло. Старый Сокол от досады сплюнул — надо доверять своим опасениям, ибо старуха не одна притопала, а с подмогой. Стас вытащил из бандольеры парочку гранат. Живым он не дастся: примет бой, а если почувствует, что не осилить ему врагов, то…
Старуху сопровождала троица волков — все как на подбор громадные лютые зверюги. Каждый такой волчара в одиночку бизона завалит и кабана не побоится. А трое не то что человека — мамонта загрызут. Но почему они послушны какой-то бабе, выжившей из ума?
Волки, значит. Ну-ну. Сначала гранату им под лапы, потом еще добавить, а там уж чем придется, лишь бы клыки Стасу горло не пощупали. Лишнее это — клыки у горла.
— Эй, милок, остынь, не начуди чего! — издалека крикнула старуха. — Детишек моих не тронь, и они тебя не тронут!
— Какие дети?! Бабка, очнись! Волки с тобой рядом, волки!
— Углем прижгу язык змеиный за слова шакальи. Что ж ты, койот драный, выплетаешь?! Как бы не пожалел, не раскаялся!
Старый Сокол тут же ответил старой ведьме, что он с ней сделает, пусть только подойдет поближе. Она тоже не смолчала… Вот так перепалкой хозяйка трамвая Соколу глаз и отвела. Воин удивиться даже не успел, а седовласая чародейка уж тут как тут: рядом стоит, в лицо ему смеется. Мол, раз ты скальпы нажил, так и бабку переругать вздумал?! Ха-ха, позабавил!
Странная. И страшная.
И волки ее слушаются, и трамвай этот, и рельсы бесконечные, и вообще муторно, тошно. От взгляда ее тошно. Будто бы силы из Старого Сокола она вынимает да себе берет. Стас хотел было головой мотнуть, а не получилось. Встать попытался — нет силы в руках, ноги не держат. А тут еще и волки взвыли, ощерились в проходе за старухой.
Пропал Стас, как есть пропал.
Но сдаваться он не намерен! Скрипнул зубами, потянулся за томагавком, чувствуя, как по лицу катятся капли пота, как дергается жилка на виске.
— Ты, милок, зазря не напрягайся, ни к чему это. Успокойся, пока совсем не выдохся. Спи, милок, спи…
И Стас заснул.
И очнулся, когда солнце за полдень перевалило.
По такой погодке самое то сортировать запалы и нажимные крышки. Порченые — направо и вынести в междутропье да закопать, надеясь, что не прорастут. А те, что без царапин и заусенцев, — налево, а потом смазать и уложить в деревянный ящик, чтоб до тепла ржа не съела, это рассада будет.
А еще почему-то пальцы не болели и все вокруг как в дыму.
С чего бы это? А потому что костер горит, а на костре котелок паром исходит, вкусные запахи распространяя. Эх, взять бы ложку да с самого дна зачерпнуть, где жирней и наваристей!
Трещат сучья в огне — и голова трещит. Неужто от спирта? Надо же, привиделось: волки, колдунья… А трамвай тоже привиделся? А пальцы чего не болят? И нога не болит — потому что Обожженных Бедер не было? И Лиза дома, никуда ее чужаки не уводили? А то и вообще не было никакой Лизы? И Стаса не было, и не он сейчас обо всем этом думает?
А кто тогда?!
Стас поднес больную ладонь к глазу — и обомлел. Пальцев не было! То есть вообще — одни только обрубки, обмотанные тряпицей, бурой от крови.
Пальцы где?! Где пальцы?!
И опять навалилось забытье.
Тихо и темно. Значит, ночь уже? Или Стас лишился единственного глаза?
После пальцев не удивился бы…
Лезвие смеха вспороло тишину от паха до ребер, если, конечно, у тишины есть пах и ребра. Да только смех тот быстро обернулся кашлем — так каркает ворона над трупом, так хрипит пес, подавившийся костью.
— Обед ты проспал, милок, так хоть ужина отведай, что ли.
Костер горел, как и днем. От черного, закопченного котелка поднимался пар, пахло мясом, вкусно пахло. В животе Стаса заурчало.
Улыбаясь, седовласая ведьма с улыбкой смотрела на Сокола. А он приподнялся на локтях, пытаясь понять, где он и что с ним происходит. Волки смирно сидели у ног старухи и недоверчиво зыркали на Стаса. Если что, готовы хоть сейчас растерзать воина така.
А пальцев нет, не приснилось.
— Ты? — Стас показал ведьме свою укороченную ладонь.
— Не стоит благодарности, милок. Еще бы пару дней — и все, поминай как звали. Спирту хочешь?
— Хочу. — Старый Сокол знал, что бабка права, но язык его не поворачивался сказать ей спасибо за то, что она отрезала ему пальцы.
— Причастись, милок, и закуси. — Кряхтя, старуха черпачком нацедила в алюминиевую миску жирного супа, передала Соколу и только затем протянула ему флягу.
Запах пищи успокоил воина.
— Жуй давай. Тебе силенки нужны, милок: ждет она тебя, невольница твоя несчастная.
Стас так и застыл с ложкой у рта. Аппетит пропал на раз, как только про невольницу услышал.
«Откуда знаешь?!!» — хотел крикнуть Стас, но получилось лишь:
