знакомства. По его просьбе молоденькая дурочка из цинкографии изготовила для него клише с рисунком «лайбла» фирменных джинсов «Вранглер». Почему я назвал эту девицу дурочкой? Да потому, что, вкусив запретного плода, она начала изготавливать для себя на работе всякую всячину и на этом погорела. А Игорек остался в стороне, чистеньким. Ничто не мешало ему делать оттиски с этого клише на коже, а готовыми «лайблами» украшать зады дешевых польских джинсов. Фирменные «флажки» вышивала ему гладью другая дурочка. Таким образом, Игорек имел с двух дур приличный капиталец. Впрочем, почему только с двух? Ведь те, кто выкладывал за зуевский «самопал» по две сотни, были нисколько не умнее подружек Игорька. Да и я был ничем не лучше этих недоумков, когда взялся за двадцать процентов с оборота продавать для Зуева эти штаны. Если бы не армия, не знаю, до чего бы я на этом поприще докатился!
У Зуева был несоветский талант заставлять на себя работать. Был у него нюх на деньги, изворотливый ум, было кое-какое обаяние. Он слыл красивым парнем, и девчонки ходили за ним табуном; дружков себе подбирал по принципу обратной пропорциональности веса кулаков и головного мозга. А вот теперь и его собственный многохитрый мозг лежит на истоптанном ковре красной слякотью — значит, не сработала в чем-то зуевская система и не понадобятся ему больше его несоветские таланты.
Утро едва перевалило за девять часов, а на рынке уже вовсю шла торговля. Огромные тетки- колхозницы ворочали мешки с картошкой; терпеливые «божьи одуванчики», словно рыбаки у лунок, хохлились над кучками моркови и свежей, не поддрябшей еще редьки; знойные горбоносые дети гор в дорогих шапках бойко жестикулировали над россыпями южных яблок, хурмы, мандаринов и других субтропических разностей.
Под пышным холмом енотового меха были густые черные брови, две широко расставленные карие черносливины, крупный классический нос с горбинкой, усы. Еще ниже — мягкая шведская дубленка задумчиво-сиреневатых тонов, еще ниже — гора крупных желто-зеленых грейпфрутов и скромная бумажка: «5 РУБЬ КИЛОГРМ».
Я протянул Гиви пригоршню мятых купюр и, старательно подмигивая ему разными глазами, изъявил желание приобрести у него два ведра отборных грейпфрутов. И только тут я хватился: оба Аськиных ведра остались стоять в прихожей покойного Игорька. А Гиви долго смотрел на меня, наливая нос и белки глаз пунцовым соком. Потом он нащупал на вершине фруктовой пирамиды крупный тяжелый плод и бросил его мне в лицо.
Очнувшись, я понял, что лежу на снегу. Яростный профиль грузина нависал надо мной, а в глазах читалась такая ненависть, что оставалось только надеяться, что у него нет при себе кинжала.
— Цудиа, — сказал я по-грузински. — Мцива. Ме тавс цудад вгрдзноб!
В глазах Гиви промелькнуло удивление. Он, конечно, никак не ожидал услышать в далеком уральском городе от человека негрузинской национальности знакомые слова.
— Шеидзлеба? — вежливо спросил я, делая попытку подняться. По лицу моего победителя было видно, что он усиленно соображает. Я уже встал на ноги, а он так и не решил еще, что ему со мной делать.
— Так вы разменяете мне «десятку»? — спросил я еще раз, наглея от безнаказанности.
— А вам действительно нужно от меня только это? — голос у Гиви был хриплый и недоверчивый.
— Конечно, только разменять. А к грейпфрутам у меня аллергия.
— Так вы не из этих?..
— Из каких «этих»? — я все более и более убеждался, что резать меня сегодня не будут. — Извините, я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
Гиви на что-то решился и с виноватым видом начал отряхивать с меня снег.
— Бодиши! — бормотал он. — Извините, я обознался. Я думал, вы тоже из тех!
Я вытащил носовой платок и стер с лица грейпфрутовую мякоть. Глаза щипало. Сопровождаемый раскаявшимся Гиви, я добрел до колонки и, нацедив воды, умылся. Под правым глазом набух синяк. Этот грейпфрут явно стоил пять рублей в одиночку.
— Арапери, — сказал я грузину, трогая синяк пальцем. — До свадьбы заживет. Кстати, ра гквиат?
— Гиви, — сознался Гиви. — Гиви Цибахашвили. А вы что, бывали в Грузии?
Я честно рассказал ему, что не бывал, но в армии служил вместе с симпатичным парнем из Гори. Я учил его говорить по-русски, а он преподавал мне грузинский язык.
Мы познакомились, и у меня хватило времени посетовать на то, что дома я совсем почти разучился говорить по-грузински. Мой Гиви совсем сомлел и заявил, что он — мой большой должник и докажет делом, что грузинское гостеприимство — не просто красивая легенда. Препоручив фрукты стоявшему рядом пожилому соотечественнику, Гиви почти силком потащил меня в прирыночный ресторан «Богатый урожай».
Ресторан напоминал дореволюционные кабаки среднего пошиба, какие сплошь и рядом увидишь в исторических кинофильмах о временах Николая Кровавого. В подобных заведениях коротали досужие часы извозчики. В воздухе витал дух квашеной капусты, соленого огурца и граненого стакана.
Поморщившись, Гиви заказал бутылочку «Митарби», чохохбили и фрукты. Ни он, ни я этого напитка не одобряли, однако этот ресторан один из первых в городе перешел в разряд безалкогольных, и с этим приходилось мириться. Фрукты оказались зелеными, но подгнившими изнутри яблоками, а чохохбили имело к солнечной Грузии весьма отдаленное отношение — разве что курица, из которой оно было приготовлено, самостоятельно пришла к нам пешком с отрогов Кавказского хребта.
Гиви продолжал морщиться, но умело создавал иллюзию красивой жизни. После многочисленных тостов:
— Чвенс гацнобас гаумарджос!
— Чвенс царматабебс гаумарджос!!
— Чвенс мшоблес гаумарджос!!!
— Чвенс мегобребс гаумарджос!!!!
— Имат гаумарджос, винц чвен гвикварс!!!!!
— Гагвимарджос!!!!!! — во время которых я вдосталь напоил нашим напитком стоявший поблизости фикус и, кажется, погубил его безвозвратно, я пытался вызвать своего визави на откровенность.
Когда тосты начали повторяться, я стал закидывать удочку:
— Ты мне теперь как брат, Гиви. Но скажи, ради нашей дружбы, почему ты бросил в меня цитрусом? И мой новый «друг» рассказал такую историю:
— Я простой грузинский крестьянин. Я и такие, как я, кормим весь народ. Разве можно обманывать крестьянина? Скажи, дорогой, разве можно? А меня обманули. А меня обманули и очень даже не благородно!
Недели три назад ко мне подошел на базаре один молодой мерзавец. Сразу он мне не понравился: глаза хитрые, зубы золотые, руки белые — не рабочие руки, Макс! Подошел он ко мне и сказал: «Продай мне два ведра этих золотых плодов осени!» А мне-то что — я ему хоть вагон этих грейпфрутов могу устроить! Купил фрукты и унес их на коромысле. А на следующий день снова приходит: «Продай, кунак, два ведра цитрусовых!» Ну, я думаю, у парня и аппетиты!
Неделю я на него не мог нарадоваться. Любому понравится такой покупатель! Только интересно было — куда ему столько грейпфрутов? Раз не удержался, спросил. И в какого только отца я такой любопытный уродился!
А он, гад, вопрос мой выслушал, подмигнул мне глазами и говорит, мерзавец: «Хочешь, — говорит, — я тебе фокус-покус покажу? Пойдем, — говорит, — ты век такого фокуса не видал и еще век не увидишь!» Попросил я Иллариона фрукты покараулить, и пошли мы фокус смотреть.
Привел он меня, гад, в подъезд. А там в картонном ящике стояла почему-то машина. Где-то видел я такую, где вот только — не припомню. А тот говорит: это — мое изобретение. Я в эту машину твои фрукты закладываю, а наружу из нее коньяк течет. Отличный коньяк, грузинский, пять звездочек! Покупай,
