Некрасова.
Обязательно ли поэту знать (не только чувствовать) природу. Быть ботанически грамотным, чтобы не называть травой разнообразные цветы — растений с тонким зеленым стеблем — миллионы.
Будущее поэзии — это точность, детальность. Космос поэзии — это ее точность, подробность. Этот космос безграничен.
Если для прозы будущее мне кажется литературой знающих людей — типа Экзюпери, который открыл нам воздух, то будущее поэзии — все точности.
За деревьями должен видеться не лес, а голубая кожица ольхи. Каждое растение должно быть названо по имени.
Тут дело не в ботаническом знании, осушающем стихи.
Я хорошо, мне кажется, чувствую природу, но я ботанически неграмотный человек. Хорошо чувствовать природу — это значит ее очеловечивать.
Солженицын жаловался, что он не знает ботанических названий тех растений, которые встречал. И я их не знаю. И Пастернак их не знал. Но старался узнать. Отличный орешник в его стихах — убедительный пример.
Игорь Северянин — принципиальный горожанин — и знать не хотел о траве; и о деревьях. Даже такая общая форма вызывала у него раздражение.
Шофер у Северянина едет «сквозь природу» («Фиолетовый транс»).
У нас была как-то Новелла Матвеева. Это — несомненно одаренная поэтесса. Только «не те книги читала», как говаривал Чернышевский когда-то.
Сказала о Пастернаке языком слушателей Литературных курсов:
«Стихи Пастернака написаны рукой, на пальцах которой надето множество драгоценных перстней. Вот переводчик Пастернак — это да!»
Уши Литературных курсов выступают из этой фразы явственно.
Пастернак открыл людям новый мир, и нечего бояться (прозой для Новеллы Матвеевой служат ее песни), надеты на этой руке, открывающей окно в новый мир, перстни или не надеты.
Когда-то главврач Дебинской больницы т. Ильина (которая рекомендовалась так: я — сестра футболиста Ильина) просила меня — я уже кончал тогда срок, работал фельдшером в больнице: «Порекомендуйте мне что-нибудь читать».
Я говорю: «В библиотеке Хемингуэй есть, «Пятая колонна» и первые сорок восемь рассказов, чего ж лучше!»
Ильина: «Нет — Хемингуэй — это не чтение для меня. Мне нужен черный хлеб, а не предмет роскоши».
О Кафке. Читал только те два рассказа, которые были опубликованы в «Иностранной литературе». Надо думать, что это — самые плохие рассказы Кафки. По этим рассказам видно, что это писатель — гигант огромного роста.
Символические памфлеты, трактующие о судьбах мира и человека, возвращают нас к Гофману. Только фантастика Гофмана была нестрашной. Фантастика Кафки наполнена ужасом, как и его старшего современника Достоевского.
Стихи в жизни людей значат очень много.
Тяжелая раковая больная Вера Николаевна Клюева[61] — автор словаря синонимов, профессор литературы, умерла во время чтения стихов Блока. Ей целую ночь читали Блока. Дочь читала. Умерла, как Петроний в Риме.
Говорят, что стихи должны быть ясными (мысль ясно изложена) и что это, якобы, их главное достоинство.
Я смотрю на дело иначе.
В поэзии главное — не ясность, а точность. Ясность и точность — вещи разные.
Как поступать с подтекстом, с символикой? С намеком, аллегорией?
Ведь язык — вовсе не так совершенен, как нам кажется.
Разве чувства не многообразней мысли, всего запаса слов?
Разве хватит запаса слов, чтобы, скажем, описать человеческое лицо?
Чувство богаче мысли, и одна из задач стихов — передать это чувство, пользуясь таким несовершенным аппаратом, как слово.
Именно потому, что чувства богаче мысли, — завоевания в этой области, поиски нового выражения, подробности безграничны.
(Начало 1960-х)[62]
Библиотека поэта
«Библиотека поэта» — издание очень хорошо задуманное. Так, как оно осуществляется сейчас, — оно не нужно никому.
Кому интересны стихи Каролины Павловой[88]? Какой поэт может найти в ней хоть кроху полезного? Наверное, ни один. Поэту нечего делать со стихами Павловой.
Между тем, тех поэтов, которые составляют вершины русской поэзии ХХ века, и которых я уже перечислял — «Библиотека поэта» не издавала и не издает.
В чем дело? Что боятся стихов Мандельштама? Гумилева? Цветаевой? Ходасевича? А ведь для постижения тайн поэтического искусства эти авторы необходимы. Их нельзя обойти. Как нельзя обойти Пастернака, Кузмина, Северянина…
Я утверждаю, что хорошее знакомство с Игорем Северяниным более полезно для молодого поэта, чем, например, с творчеством Василия Каменского, Хлебникова и даже Маяковского. Игорь Северянин — поэт абсолютно одаренный, голос которого абсолютной поэтической чистоты при всей его вычурности. Игорь Северянин научит поэта краткому, совершенному русскому стиху, тогда как Каменский и Хлебников, сломав русский стих, ничем его практически не заменили. Интонационное богатство русского стиха, его образная система настолько безгранично разнообразны, что не надо покидать традиционные русские размеры, которые не исчерпывают и миллионной доли возможностей, которые в них заложены.
Обратите внимание на тот факт, что самые выдающиеся русские поэты 20-го столетия, каждый из которых имеет свое лицо, свой язык, свою интонацию, свой голос —
Ахматова, Волошин, Блок, Кузмин, Мандельштам, Гумилев, Цветаева, Бальмонт, Ходасевич, Северянин, Пастернак, Клюев
— все они пишут традиционными размерами, все они достигли успеха и творческого удовлетворения в канонических размерах русского стихосложения.
Именно здесь главная линия русской поэзии. Асеев своей книгой «Лад» доказал то же самое. Твардовский своими стихами то же подтвердил.
Конечно, технические искания никому не запрещены. Однако творчество и лефовцев, и конструктивистов — это только эпизод в истории русской поэзии, которая развивалась и будет развиваться на других дорогах.
Уместно здесь привести строки из письма Пастернака, касающееся этого вопроса.
«Удивительно как я мог участвовать в распаде, в разврате неточной рифмы, — теперь написанные таким образом стихи не кажутся мне стихами»[89].
Вознесенский, отвечая на вопросы журнала «Вопросы литературы», сообщил, что каждое свое новое стихотворение он показывает Пастернаку. Подразумевая, что Пастернак одобрял его опыты.
Середина 1960-х гг.[63]
