Эссе

Вот Пастернак, открытый наугад, как в новогоднем гаданьи, глава «Морской мятеж» из, «Девятьсот пятого года»:

Ты на куче сетей.
Ты курлычешь,
Как ключ, балагуря.
И как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой.
Ты в гостях у детей.
Но какою неслыханной бурей
Отзываешься ты,
Когда даль тебя кличет домой!
Допотопный простор
Свирепеет от пены и сипнет.
Расторопный прибой
Сатанеет
От прорвы работ.
Все расходится врозь
И по-своему воет и гибнет
И, свинея от тины,
По сваям по-своему бьет.

Не продолжаю. Если бы Пастернак написал только эти две замечательных строфы, — он навсегда остался бы в нашей памяти как учитель самого важного в русском стихосложении — науки звуковых повторов.

И совсем уж неважно, что эти стихи разонравились поэту в старости.

Что сказать о Цветаевой?

Цветаева вся — звуковой повтор. Все поэтические истины добыты Цветаевой с помощью звукового повтора. Гораздо раньше «Ремесла», в «Стихах о Москве» пушкинские заветы были уже найдены и продемонстрированы:

Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.

В дневнике Цветаевой есть запись относительно этого стихотворения: Никто ее не отвергал! — А ведь как — обиженно и заносчиво — и убедительно! — звучит!

Звучит убедительно потому, что это — убедительный звуковой повтор: Над городом, отвергнутым Петром Цветаева могла написать (сохраняя полностью смысл)

Над городом, отброшенным Петром, или Над городом, откинутым Петром.

Не только смысл, но и размер бы сохранился, исчез бы только звуковой повтор, и стихотворение звучало бы неубедительно.

У Есенина таких примеров тьма. Что, как не звуковой повтор:

Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
Видно, видел он дальние страны,
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
и стеклянную хмарь Бухары.

(«Эта улица мне знакома»)

Насколько забыты нашей поэтической практикой все эти важные проблемы, показывают два недавних примера.

Пример первый. В московском сборнике «День поэзии, 1974 г.» на странице 27 К. Симонов подробнейшим образом излагает творческую историю стихотворения «Жди меня». Главным препятствием для публикации были Желтые дожди в строках

Жди, пока наводят грусть
Желтые дожди.

Поэт вспоминает, что ему были трудно логически объяснить редактору, почему дожди желтые. На помощь пришел Е. Ярославский — «художник-любитель», который заверил, что дожди бывают всех цветов радуги и желтые тоже могут быть — от глины. После этого стихотворение пошло в набор. Между тем, во всем этом рассказе К. Симонов ни разу не обмолвился о том, что желтые дожди — это звуковой повтор: Ж —Л—Т Д—Ж—Д/—Т/, самым естественным образом входящий в стихотворную строку, образующий ее и связывающий со всем стихотворением.

Второй пример. В «Литературной газете» к 500-летию со дня рождения Микельанджело опубликованы новые переводы А. Вознесенского из Микельанджело. Работа ненужная, ибо Тютчева не улучшишь. В классическом роде работа А. Вознесенского уступает известным образцам. Но в данном случае я имею в виду другое. Говоря о своем подходе к проблемам перевода, А. Вознесенский сослался на опыт Пастернака и не только сослался, а процитировал целое стихотворение Пастернака, где дается формула, под которой А. Вознесенский подписывается обеими руками, как под выражением сути своих переводческих воззрений:

Поэзия — не поступайся ширью,
Храни живую точность — точность тайн,
Не занимайся точками в пунктире
И зерен в мере хлеба не считай.

Искусное перо Пастернака прямо-таки провоцирует сосчитать эти зерна подлинной поэзии, которые искал когда-то крыловский петух, и наглядно вскрыть, что же скрывается за точностью тайн. Точность тайн — это звуковой повтор.