овчарками охраняли стада.
Когда солнце скрывалось за мраморным гребнем хребта Хозер-Меч, в сгущающемся сумраке приветливо мигали огоньки костров. Легкий ветер нес навстречу запах дыма и жареного мяса. Много хороших вечеров провели мы на этой стоянке, отдыхая у веселого костра после долгих и тяжелых маршрутов.
Потрескивая, горела смолистая арча; дым, горький, пахнущий хвоей, густыми белыми клубами поднимался к черному небу. Вспышки пламени озаряли лица, опаленные солнцем и высокогорными ветрами. Лежа на кошмах вокруг костра, мы пили кок-чай, говорили, спорили, а иногда пели или читали стихи. Было очень хорошо и как-то по-домашнему уютно. Часы, проведенные у костра, вознаграждали за дневной зной и жажду, за валившую с ног усталость после лазания по осыпям и скалам. В эти часы забывали о вынужденном купанье в ледяном горном потоке, о лошади, оступившейся на опасной тропе, о лавине, чуть не увлекшей в пропасть, и еще о многих и многих неприятностях, которыми так богата бродяжная жизнь геолога. По палаткам расходились, когда начинал гаснуть костер. Случалось, что за «вечерним столом» кто-нибудь засыпал, не докончив фразы: «невежу» с трудом будили и заставляли полусонного залезть в спальный мешок.
Иногда лагерь навещали наши соседи — чабаны. Для гостей готовился жирный плов, а потом кок-чай в большом эмалированном ведре, крепкий, как настой махорки, и темный, как чернила. Чабаны почти не говорили по-русски, а из нас никто как следует не понимал наречия каратегинских таджиков. Беседа с гостями обычно сводилась к восклицаниям, ударам по плечу и выразительным жестам, сопровождаемым беспрерывным хохотом.
У одного из чабанов, немного знавшего русский язык, мне все же удалось расспросить подробности пути к верховьям Кафандара. Я хотел взять туда с собой экспедиционного рабочего и пригласить проводником кого-нибудь из чабанов. Однако чабаны не согласились сопровождать меня к верховьям. Сначала я не понял причины отказа; подумал, что они боятся оставить стада, опасаясь нападения барсов.
Вскоре оказалось, что и экспедиционные рабочие, работавшее со мной не первый год, стараются всячески увильнуть от этого похода. Старший рабочий татарин Иван, которого я первоначально избрал своим спутником, неожиданно заболел ревматизмом, чего с ним раныше не случалось. Решив, что Иван просто устал за последние дни — на его долю выпадало особенно много всяких дел, — я объявил, что что со мною едет Петр. Здоровенный жизнерадостный весельчак Петр приуныл после этого разговора. На другое утро он стал жаловаться на малярию.
Я начал подозревать неладное. Ясно было, что не трудности пути заставляют рабочих уклоняться от похода. Но тогда что же?.. Подумав, я решил обратиться за разъяснениями к повару Шоды, пожилому таджику, который уже четвертый сезон неизменно заведовал кухней в моих партиях. У него были жена, дети, домик в Душанбе, но прирожденная страсть к бродяжничеству заставляла его каждое лето менять уютную мазанку с прохладным хаузом[4] и тенистым виноградником на палатку и костер геологического лагеря. Шоды знал Среднюю Азию от Памира до песков Бетпак-Далы и от ледников Хан-Тенгри до Каспия. По-восточному хитрый, спокойный и проницательный, он умел договориться со всеми и был незаменимым посредником при разнообразных сделках с обитателями горных кишлаков и оазисов.
Чтобы переговорить с Шоды наедине, я в день перед отъездом возвратился из маршрута раньше обычного.
Шоды сидел на корточках возле доски, служившей кухонным столом, и рубил баранину. Напротив Шоды на кошме восседал, скрестив по-восточному ноги, старик-чабан в ватном халате, пестревшем множеством разноцветных заплат, и в огромной синей чалме. Глаза старика были закрыты. Он тихо покачивал головой.
Заслышав мои шаги, Шоды оглянулся.
— А, начальник, работа кончал?.. Давай скорей чай пить, очень хороший лепешка есть, — быстро заговорил он, продолжая свое занятие.
Старик-чабан открыл единственный глаз — на другом у него оказалось бельмо — и, коснувшись ладонями рыжевато-седой бороды, протяжно сказал:
— Салам алейкум, начальник!
— Алейкум салам, ата[5], ответил я, стаскивая с плеч тяжелый рюкзак и отстегивая полевую сумку и револьвер.
— Хорошо, начальник? — полувопросительно произнес гость, сделав широкий жест морщинистой коричневой рукой и проницательно глядя на меня своим единственным глазом.
— Хорошо, очень хорошо, якши, — в тон ему отвечал я, извлекая из рюкзака образны минералов.
— Хорошо? — еще раз спросил старик, указывая на принесенные камни и осторожно касаясь одного из них скрюченным пальцем.
— Очень хорошо, ата.
Исчерпав, таким образом, все доступные нам темы, мы замолчали.
Шоды принес чай и лепешки. Во время чаепития я начал интересующий меня разговор.
— Шоды, — сказал я, — приготовь, пожалуйста, продуктов дня на три для двух человек. Завтра поедем наверх, вон туда, — и я указал на гребень Хозер-Мечского хребта.
— Кафандар? — спросил Шоды, не глядя на меня, и я заметил, что старик-чабан при этом слове встрепенулся и открыл глаз.
— Да, Кафандар. Налей мне еще чаю. Вместе с продуктами не забудь приготовить ячменя, мы возьмем лошадь.
— Очень трудный дорога, начальник, — равнодушно заметил Шоды, подавая чай.
— Ничего, Шоды! Мы с тобой пройдем. Не по таким местам лазали. Помнишь Рушан?
Шоды быстро взглянул на меня, и мне показалось, что я прочел в его глазах страх.
— Какой человек пойдет с тобой Кафандар? — спросил он.
— Ты.
Шоды некоторое время сосредоточенно мешал в казане, где кипел бараний жир, потом заговорил о чем-то с чабаном. При слове «Кафандар» старик-чабан сочувственно прищелкнул языком и, покачав головой, посмотрел на меня.
Я молча наблюдал за ними.
— Очень плохое место, — сказал, наконец, со вздохом Шоды, ни к кому не обращаясь.
— Где плохое место? — поинтересовался я.
— Кафандар.
— Почему, Шоды?
— Я не знаю... Пошел человек — пропал человек. Очень плохое место.
— Что же там — волки, барсы или басмачи?
— Не знаю, — и он добавил шепотом: — Такой плохое место, говорить совсем нельзя.
— Глупости, — сказал я. — Все это глупости, Шоды. Это, верно, женщины в кишлаках выдумали.
Шоды очень серьезно посмотрел иа меня.
— Это старики говорят, —- ответил он, делая ударение на слове «старики», и отвернулся.
— А что говорят? Я ничего не знаю. Объясни, пожалуйста. Шоды молчал.
— Почему не отвечаешь? Раз я собираюсь туда ехать, я должен знать. Если там действительно что- нибудь опасное, мы попросим помощи у пограничников. Ну, говори, говори...
Шоды продолжал молчать. Я чувствовал, что он колеблется.
Старик с интересом следил за нами. Я уже приготовился в третий раз повторить свой вопрос, как вдруг Шоды заговорил. Он говорил с деланным равнодушием, не оборачиваясь и продолжая помешивать в казане, но в его голосе слышалось необычное волнение.
— Там очень маленький человек есть, очень много маленький человек. Очень плохой человек. «Снеговой шайтан» называется. В земля живет глубоко. Ночью бегает, кушать ищет. Киик нашел — себе тащил; барс нашел — себе тащил; русский, таджик, узбек — всех себе тащил. В земля тащил. Потом кушал. Ночью маленький человек кричал громко, очень страшно кричал. Я слышал один paз. Вот так кричал, — и
