вспоминает вечный дождь постылых джунглей. Сейчас он не смог бы взмокнуть при всем желании. Организм напрочь отказывается от этого вида терморегуляции. Вода, попавшая несколько секунд назад на гладко выбритое лицо, вступает в реакцию с высохшей солью. Очень жгучая комбинация.
«Когда, интересно, я успел побриться?» Стоун пытается вспомнить события недавних часов. Боль всплывает в памяти мгновенно. Затем тишина и тьма. В себя приходит он уже бредущим по унылым раскаленным пескам под убийственными лучами гипертрофированного солнца. Странным является не только перемещение из джунглей в пустыню. Профессор точно знает цель похода. Откуда? Пока – загадка. «Потеря сознания, перемещение, есть в этом что-то знакомое…» Стоун запинается о чахлый кустик и падает на колени. В висках стучит паровой молот. «Сэм!» Горячий воздух обжигает гортань при судорожном вздохе. «Нет, такого не может быть!» Профессор начинает догадываться, что произошло и зачем он идет через пустыню. За подтверждением того, от чего он прятался последние десять лет. За доказательствами своей неординарности. Он кое-как успокаивается и, с трудом поднявшись на ноги, продолжает путь.
Широкополая шляпа отважно борется с ударными дозами ультрафиолета. Правда, она нахлобучена по самые уши на голову Проводника. Стоуну сложнее. Легкомысленная бейсболка прикрывает короткой тенью лишь нос. Монотонность пути вызывает из памяти отдельные образы. Стоун пытается сосредоточиться и вспомнить какую-нибудь историю целиком, но перед глазами, на фоне красноватого песка, почему-то маячит неуклюжий щенок. Он так же, как и профессор, спотыкается и тычется носом во все, что ему предлагают. «Предчувствие – это логическое построение на уровне подсознания». Стоун любит причесывать подобными фразами нелепые и труднообъяснимые образы, возникающие иногда в голове. Типичный пример – щенок. Жара превращает все синапсы в не проводящий импульсы студень. Подкорка никак не может зацепиться за серое вещество, и мозг работает в режиме поцарапанной пластинки. «Долго, долго, еще очень, очень долго…» И щенок барахтается в песчаном море, изредка замирая, чтобы высунуть розовый язык и отдышаться. Не ясно только, чем здесь можно отдышаться? Воздух насквозь пропитан энергией щедрого солнца. Горячего и безжалостного. «И это нормально. Я имею в виду безжалостность. Милосердие, сострадание, любовь присущи только людям, да и то не всем. Быть может, меньшинству. Наверняка меньшинству…»
Проводник замедляет шаг. Он внимательно осматривает местность вокруг, словно ищет особые приметы нужного места. Стоуну становится весело. В мире, где нет ничего кроме неба, солнца и постоянно меняющих форму барханов, «особые приметы» воспринимаются как неприличная шутка.
– Здесь, – произносит Проводник, сжав в кулаке горсть песка.
– Прекрасно, – откликается Стоун, с усилием ворочая пересохшим языком.
Они садятся на подвижный песок и открывают фляжки. Горячая, пахнущая пластмассой вода доводит профессора до исступления. Он чувствует, как твердеют расплавленные связи между полушариями мозга, как отступают безумие и безразличие. В последнем глотке тонет надоевший щенок. «Все, я снова жив». Проводник не разделяет энтузиазма профессора. Он пьет медленно, смакуя каждый глоток. Наконец он останавливается и с видимым сожалением закрывает флягу. Стоун вытирает тыльной стороной кисти вновь появившийся на лбу пот и вопросительно смотрит на спутника.
– Еще полчаса, – отвечает на немой вопрос Проводник, снимая заплечный мешок. «Словарный запас не огромен», – скептически отмечает про себя Стоун. Проводник тем временем принимается изучать содержимое своего мешка так сосредоточенно, словно играет в шахматы. Вдруг он поднимает голову и рушит выстроенную Стоуном гипотезу о его ораторских способностях:
– Я хочу довести до вас три правила подобных экспедиций. Во-первых – не удивляйтесь ничему. Это опасно для жизни. Во-вторых, не стреляйте в проводника. И в-третьих, если останетесь один, не пытайтесь выбраться отсюда самостоятельно. Ждите помощи.
– Ждать? Здесь? Без воды? Вы шутите! Но если и нет, то это очень странные правила, особенно второе, – Стоун непроизвольно касается кобуры с торчащей из нее рукояткой тяжелого армейского пистолета.
– Тем не менее рекомендую их соблюдать. Особенно первое, потому что и второе, и третье – лишь его следствия. Это Земля, уважаемый, а не выхолощенный Прайм. Правила здесь, может быть, и странные, но не надуманные.
– А если попроще?
– Сами поймете… позже…
Минутная стрелка часов зависает в одном делении от времени «Ч», дожидаясь встречи с шустрой секундной сестренкой. Стоун не отрывает взгляд от циферблата. Проводника он видит боковым зрением, а скорее, только чувствует его присутствие. Тот уже закончил возиться и теперь сидит неподвижно, опустив руки в мешок. Минутная стрелка прыгает вперед. Стоун осторожно опускает руку на рукоятку пистолета и оглядывается. Ничего не происходит. Проводник не шевелится, закрыты глаза. «Ну что ж, не удивляться я готов, особенно если так будет и дальше». Стоун невольно улыбается.
– Вы бессмысленно агрессивны, – негромко произносит некто у профессора за спиной.
Одновременно со словами тяжелая мягкая лапа ложится на запястье сжимающей пистолет руки. Стоун медленно поворачивает голову. На песке, в метре от него, сидит диковинный зверь размером со средний танк. Внешне он походит на помесь льва и носорога. Оранжевые глаза светятся разумом и снисхождением. Шкура зверя лоснится и отливает полным спектром, словно течет по мощному телу. В густой гриве изредка вспыхивают яркие белые искры.
– Это самозащита, – чувствуя, как слабеют колени, отвечает Стоун и осторожно высвобождает руку из мягкого плена.
– Инстинкт самосохранения, если точнее, – менторским тоном поправляет зверь, нюхая воздух. – А вы почти не трусите, это занятно.
Стоун ловит себя на мысли, что просто не успел струсить, но оспаривать утверждение зверя не спешит: все-таки лишнее очко.
Зверь по-сфинксски ложится на песок и спрашивает тоном заядлого бюрократа:
– Ну и зачем вы сюда пришли, уважаемый? Если за такой же ерундой, что и все предыдущие, – прощайте сразу!
До Стоуна вдруг доходит, что Проводник до сих пор пребывает в позе Будды-с-мешком, не реагируя на происходящее. Зверь перехватывает взгляд профессора и несколько раз шлепает раздвоенным хвостом по песку. Видимо, нервничает.
– О нем можете пока забыть. К делу, пожалуйста, – зверь шумно вздыхает и кладет голову между передними лапами.
– Мне, собственно, ничего не нужно, только ответы на два вопроса. Первый – кто я, а второй – кто вы и что делаете в этой пустыне?
Зверь удивленно поднимает глаза и через несколько секунд совершенно по-человечески разражается хохотом.
– Вам… не нужно… ничего, – сквозь смех произносит он, – кроме всего на свете! За последние сто лет я ни разу так не смеялся. Надо вас, наверное, наградить за лучшую шутку столетия… Вот чем бы? Хотите вечную жизнь? С условием, что раз в сто лет будете приходить сюда и шутить…
Зверь, успокаиваясь, трясет головой и, хохотнув еще пару раз, замолкает. Некоторое время он молча разглядывает Стоуна, а затем продолжает:
– И что же, вам не надо охраняемых мной сокровищ, рецептов вечной молодости, философского камня и прочей белиберды, донимающей человечество на протяжении всего существования?
– Нет, мне просто хочется знать…
– Невероятно, – перебивает зверь, – передо мной человек, представляющий те доли процента, что обеспечивают прогресс всей цивилизации.
– Вы мне льстите.
– Нисколько. Я просто не умею этого делать.
Зверь садится, склонив голову чуть набок, молчит, о чем-то размышляя, а затем произносит:
– По сути, ваши вопросы не так уж и смешны. Дело в том, что на них есть ответы, но вряд ли те, которые вы ожидаете услышать.
– И все же? – упорствует Стоун.
– Начну со второго. Я ничего не делаю в этой пустыне. Я и есть пустыня. Это не метаф…
