Нина Шалыгина[1]
Путёвка в бархатный сезон
Лето подходило к тому рубежу, который на курортах называют бархатным сезоном. Лиза на пути в Трускавец остановилась на день-два в Москве. Долг велел проведать больную тётю. Так, по крайней мере, она объяснила дома свою остановку.
Но про себя тысячу раз с бьющимся сердцем произносила:
— Вовчик, Володечка, Владичек, — и добавляла, — на этот раз буду отдыхать без тебя. Так хочу хоть одним глазком тебя увидеть! Ну что ж! Не всё коту масленица!
Обычно они созванивались заранее. Она буквально сразу же по возвращении с курорта начинала бить во все колокола, со всеми переговаривала. Доставала всякие справки и справочки и три раза подряд отдыхала в Карпатах именно в бархатный сезон со своим Володечкой.
Он работал в министерстве, сидел, как обычно говорят, как раз на распределении путёвок, да ещё наезжал в подопечные города в составе всяких комиссий с проверкой работы профсоюзных органов. У него самого никаких затруднений с путёвками не было и быть не могло. А когда у Лизы пробуксовывало с их приобретением, он звонил председателю постройкома.
И на этот бархатный у Лизы всё было схвачено. Но полугодовая профсоюзная конференция переизбрала ни с того, ни с сего руководителя профсоюза и перекорёжила её планы: после собрания она совсем сникла и поняла, что не видать ей в этом году путёвки, как своих ушей без зеркала.
Позвонила Володе, но он сказал, что теперь ему надо налаживать новые мосты. Что он очень сожалеет. А ещё добавил своё привычное, оставшееся у него ещё от службы на флоте выражение:
— Лисёнок! Перестань! Не трещи ложками! Поедем вместе в следующем году! Как там фамилия нового предпостройкома? Леконцев? Ну, ничего — достучусь и до его оконца!
Он был человеком очень лёгким, неунывающим, и почти всё со всем рифмовал.
И всё же Лиза получила свою вожделенную путёвку. Должен был ехать по ней газосварщик Мешков, но у него пошли камни из почек, его резали и зарезали. Путёвка горела синим пламенем. Избранный вне устава и не имеющий опыта Леконцев обзвонил все подразделения. Но тот, кто мог ехать, уже использовал отпуск, а кто хотел — не имел денег, а иных не отпускали мужья-жёны из ревности или из вредности.
Тогда появилась перед новым председателем она — Лиза Попова. У того даже лоб взмок:
— Ну вот, опять Попова. Скажут, что по блату. Режешь меня без ножа!
— Василий Игнатьевич! Так со мной всегда получалось. Совсем зря Николая Аверьяновича сняли. Просто я такая везучая.
— Ты что? Считаешь, смерть Мешкова — везение?! Уходи с глаз долой!
Едва она дошла до своего кабинета, раздался телефонный звонок:
— Елизавета Андреевна! Идите, оформляйте путёвку. Она — горящая, — торопилась бухгалтер постройкома. — Пропадёт путёвка, мне в первую очередь голову снесут. Бесплатная, да ещё на дорогу дадим.
Сборы были похожи на ураган. В вагоне она мысленно представляла себе, как обрадует своего Вальдемара и удивит одновременно. А он, конечно, скажет:
— Не трещи ложками! Ну, даёшь! А говорила, нет путёвки! И у нас тут есть путёвка. Она, правда, с другого месяца, но ты же знаешь, для меня — это не проблема.
И вот Лиза в Москве. Тётка была в одной поре. Как мама говорила: «Сто лет болеет и ни разу не помрёт». До Володечки она в первый день так и не дозвонилась. В девять следующего дня рассчитывала услышать в трубке его рокочущий бархатный баритон. Но до самого отправления поезда телефон молчал.
В санатории Лизу пожурили, что приехала без предупреждения. Но через два дня освободили её одноместный номер. Смешно звучит «её номер»! Надо же! Но вот уже четвёртый год подряд она будет отдыхать в нём. Дни тянулись, как резиновые. Она никуда не ходила, только загорала на лужайке.
На мужские заигрывания не отвечала. Подружилась с пожилой парой из Ленинграда и играла с ними в большой теннис. На корте быстро загорела, прошла её обычная северная синюшность. Стройная, почти юная, в чём-то летящем, почти не касающемся её дивных смугловатых ног, с шапкой белокурых кудрей, в сандалиях с ремешками, застёгивающимися под коленями, она казалась Дианой — богиней охоты.
Она вспоминала, как завистливо глядели в прошлые сезоны женщины на неё и её спутника — могучего, сероглазого, с длинными, по той моде, русыми вьющимися волосами. Ей самой он казался Геркулесом:
— Красив, чёрт его возьми! — не раз восхищалась Лиза, пробегая рядом с ним спуск к источнику.
Женщины обычно оглядывались на них. Гордость, что с ней рядом такой мужчина, не раз охватывала её так, что во рту становилось сладко, как от конфетки. — Если бы эти дуры знали, какой пост занимает мой Вовчик в министерстве, — мстительно думала она и представляла себе, что вечером на танцах опять привлекла бы взоры всех мужчин. А женщины, одиноко стоящие вдоль стен зала, стали бы вожделенно глядеть на её мужчину.
Но, увы! Теперь она одна спускается к источнику и возвращается тоже одна. На танцы не ходит. И куча модного тряпья, что привезла с собой в двух пухлых чемоданах, так и не извлечены на свет божий. Пыталась дозвониться до министерства, но ничего не получалось. Связь в санатории всегда работала плохо. Но никто и не пытался её починить. Она поняла, что её Вовчик где-то в дальних разъездах.
И снова тянулись бесцветные дни. На танцверанду можно было бы сходить, но Лиза знала, как каждый сезон стреляет за её Володей санаторная массовичка Алеся, и в случае его приезда всегда напоёт ему всякое. На экскурсии тоже не стала записываться. Всюду она побывала раньше и не с толпой зевак, как говорил Володечка. Обычно им двоим для поездок выделяли машину.
И теперь пригласили Лизу на шашлыки. Пикник состоялся у огромного цветущего верескового поля. Внизу под горой бил родник. Облагороженное место для костра, ухоженные дорожки… Всё было чудесно. Не было только его. Она внезапно разрыдалась, бросилась к роднику смыть слёзы и косметику. А потом долго сидела одна у сруба родника, рисуя новыми красками себе лицо. Никто к ней не подходил. Все понимали её состояние.
Прошло десять дней. Почти половина сезона. Возымело действие ходатайство о продлении срока путёвки. Она была этому даже не рада. От скуки и чувства неловкости ей хотелось домой к дочери, к родителям. В глазах женщин, которые гордо вышагивали рядом со своими временными кавалерами, она читала насмешку: — Что? Никто не находится? Никто на тебя не клюёт?
Одиннадцатый день отдыха с утра был необычайно ярким. Словно отмытые крупным песком от потёков недавнего дождя Карпаты сияли свежей изумрудной зеленью. Остроконечные копны сена были похожи на гуцульские шапки, аккуратно расставленные на бархате отавы. Солнце выбралось на небо умытым, грело, но не обжигало. Настроение Лизы резко поползло вверх. Она, играючи своей сумочкой, быстрым шагом стала спускаться по склону. И вдруг… Вдруг двумя пролётами ниже увидела знакомую и любимую фигуру. «Володя!» — мелькнуло в голове. Но в следующий миг она увидела блондинку, примерно своих лет, повисшую на его могучей руке.
Они шли, прижавшись друг к другу, и, казалось, не замечали никого. Лиза ускорила шаг и некоторое время шла почти вплотную к этой внезапной паре. До неё долетали обрывки их разговора. Характерные Володины шуточки типа «не трещи ложками». Потом анекдот о мужике на музыкальную тему.
— Всё, как у нас! — с ужасом поняла она. И в следующую минуту мелькнуло, что женщину, которую вёл Володя, она с первого же дня видела в столовой и на процедурах. При ней тогда был молодой спортсмен, который всегда носил с собой ракетки для малого тенниса. Первым порывом Лизы стало желание немедленно уехать домой. Но ноги по привычке несли её вперёд. Володя повёл незнакомку как раз в тот угол, где обычно бывал с ней, с Лизой.
И тут она решилась: быстрым шагом подошла к крану, наполнила поильник и резко повернулась лицом к новоявленной паре.
— Лиза! Это Вы? — услышала ставший ей в один миг ненавистным голос, — когда Вы приехали?
