Русским властям на севере союзники оказывали подчеркнутое уважение. Так, парадом британских войск по случаю дня рождения короля командовал ген. Айронсайд, а принимал парад русский генерал- губернатор Миллер. Что касается небольшой Северной белой армии, то она была очень неоднородна. Лучшими солдатами здесь были… пленные красноармейцы. В условиях изматывающей позиционной войны красные войска жили впроголодь, а дисциплина поддерживалась свирепыми мерами, в том числе поркой. Исполосованные спины пленных, которые они охотно демонстрировали белым солдатам и жителям деревень, были лучшим средством антикоммунистической агитации. Кроме розог, применялись перевод на голодный паек, тяжелые принудительные работы, расстрелы. Известен случай, когда за отказ выполнить приказ о наступлении расстреляли целый красный полк. Один из пленных комиссаров выразил уверенность в конечной победе советской власти, потому что она
'сумеет силой заставить массы выполнить поставленные ею задачи, ибо для воздействия на несочувствующих она, как власть народная, располагает той роскошью в средствах, которую не могут себе позволить белые'.
Когда вместо расправ и зверств, о которых рассказывала коммунистическая пропаганда, красноармейцы находили за линией фронта человеческое обращение, хороший паек и обмундирование, они становились лучшими служаками, а требования обычной воинской дисциплины казались им, по сравнению с комиссарскими порядками, раем земным. К тому же они сознавали, что их ждет, попади они обратно к 'своим'.
Хорошими бойцами были крестьяне-партизаны прифронтовых районов, особенно те, чьи деревни остались у красных. Они знали, что там творится, и сражались отчаянно. Но у партизан не все ладно было с дисциплиной. Они были привязаны к родным местам, не соглашаясь на переброску на другие участки фронта. Отличались они и жестокостью, действуя по принципу 'око за око, зуб за зуб'. А худшими солдатами были мобилизованные жители тыловых районов — богатых сел с собственными рыбными лромыслами, развращенных сытой и привольной жизнью, а также городов — Архангельска, Холмогор, Онеги, где свила себе гнезда нелегальная большевистская и легальная эсеровская пропаганда. А пропаганда говорила, что слухи об ужасах, творящихся в Совдепии, — ложь и клевета. Что помощь союзников — вмешательство международного империализма во внутренние русские дела. Что в Европе занимается пожар мировой революции. Следовали призывы прекратить 'братоубийственную бойню' (интересно, что односторонние, по другую сторону фронта большевики за подобные призывы расстреливали).
После того как в Москве меньшевики и эсеры в самоубийственном ослеплении заключили с коммунистами «перемирие», решив объединить силы против 'контрреволюционных белых генералов', их организации на местах тоже повели линию своих руководящих органов. Утверждалось даже, что 'в центре России партии социалистов объединились и создали один центральный комитет', что 'войскам Учредительного Собрания дан приказ не вступать в бой с большевиками'. Эсеровские позиции в среде северного крестьянства были сильны. В результате пропаганда всех партий — и социалистов, и коммунистов — дудела в одну дуду. Пропаганда и была главным большевистским оружием в позиционной войне. Были разработаны даже инструкции со строгой схемой таких боевых действий. Сначала разложение частей. Потом образование в них нелегальных коммунистических ячеек. Ячейкам предписывалась образцовая служба, строжайшее чинопочитание, рекомендовалось выбиваться в лучшие, в фельдфебели, унтер-офицеры, приобретая наибольшее влияние на солдат и доверие командиров. Затем следовало установление связи с красными. Когда выступление считалось подготовленным, заговорщики получали от неприятеля детальный план открытия фронта во взаимодействии с наступлением большевиков.
Кое в чем легкомысленно наломало дров английское командование. С момента захвата власти белыми в тюрьмах Архангельска копились коммунисты. Здесь же не было чекистских порядков, чтобы всех арестованных пускать 'в расход'. Здесь действовало российское законодательство — следствие, судопроизводство. Кстати, на Севере применялись самые мягкие из русских законов — Временного правительства. Смертная казнь — только на фронте за тягчайшие воинские преступления. Естественно, судебно-следственные органы в таких условиях не справлялись (ни о каких процессуальных «упрощениях» права и речи не было, все — строго по закону!) Тюрьмы переполнялись. В них появился тиф, что вызвало резкую критику правительства со стороны социалистов. Впрочем, ревизия международного Красного Креста установила, что заявления об эпидемии и «свирепствующем» тифе преувеличены.
Ген. Айронсайд, введенный в заблуждение отличной службой пленных красноармейцев, решил по- простому, по-военному ликвидировать эту проблему и, прихватив прокурора, лично поехал по тюрьмам набирать добровольцев. Все 'раскаявшиеся в заблуждениях' тут же освобождались, и из них сформировали Дайеровский батальон (названный в честь геройски погибшего на севере английского капитана Дайера). При этом британцы совершенно не учли, что в тюрьмах сидели не рядовые красноармейцы, а коммунисты и агитаторы. Например, знаменосцем стал бывший уездный комиссар. Добровольцам дали усиленный «английский» паек, превосходивший русский, назначили командование из британских и русских офицеров…
В результате всех этих факторов по фронту одно за другим покатились восстания. Сначала на Пинеге, в 8-м Северном полку. Перебили часть командиров, несколько офицеров подорвались гранатами, чтобы не попасть в руки красных. Восстание было подавлено местными крестьянами-партизанами, с большой жестокостью принявшимися истреблять изменников. В Двинском укрепрайоне взбунтовался батальон 3-го Северного полка. Перебил офицеров и попытался захватить артиллерию. Сотня человек, оставшихся верными долгу, отбила атаки и отступила, протащив на руках без дорог 70 км свои четыре пушки. Потом оказалось, что в батальон попали большевики, специально засланные в плен, чтобы в числе других пленных попасть на белый фронт. В июле, опять в Двинском районе, восстал Дайеровский батальон. Уничтожил свой штаб из английских и русских офицеров, напал на штаб укрепрайона, но был отбит пулеметной командой. Дайеровцев разбили оставшиеся здоровыми подразделения 3-го полка. Большинство сбежали через фронт. Кто попался, разъяренные англичане перестреляли на месте, без всякого 'судопроизводства'.
Вслед за этим восстал 5-й Северный полк на Онеге. Часть офицеров утащили к красным, 12 человек покончили с собой. Одновременно большевистская дивизия Уборевича перешла в наступление, захватив г. Онегу и его окрестности. Были попытки восстаний в 6-м и 7-м Северных полках, но их вовремя пресекли. В 6 -м это произошло в последний момент. Изменившую роту, готовившуюся открыть фронт, взяли под арест и заменили надежными войсками. Густые колонны красных, вышедшие ночью к установленному месту с криками: 'Товарищи, не стреляйте, свои!' — были встречены шквальным артиллерийско-пулеметным огнем и понесли огромные потери.
Эти инциденты серьезно отразились на настроениях английского командования. Айронсайд из чрезмерного оптимизма впал в пессимизм. Британская пресса склоняла его вдоль и поперек. Его обвиняли в гибели английских офицеров из-за дайеровского эксперимента, обвиняли во введении в заблуждение английской общественности относительно настроений русского народа и русской армии. О здешней жизни писали на родину и солдаты экспедиционного корпуса. Сообщали, что население сильно заражено большевизмом и относится к иностранцам враждебно. (Оно и понятно — ведь эта зараза гуляла как раз по тыловым районам, которые прикрывало большинство британских солдат.) А письма военнослужащих попали в руки рабочей партии. Последовал запрос в британском парламенте кого, собственно, поддерживает в России английская армия и не пора ли вернуть ее домой?
Да и основная цель пребывания здесь союзников исчезла. Армия Колчака, которой предполагалось передать архангельско-мурманские запасы вооружений и имущества, уже откатывалась далеко на восток. План какого-либо соединения с ним становился неосуществимым. И было принято решение об уходе союзников с Севера. В это же время тут сменился главнокомандующий русской белой армии. Ген. Марушевский, человек порыва, вначале энергично взявшийся за реорганизацию войск, все больше терял уверенность и устранялся от дел. В практической работе его все чаще подменял генерал-губернатор Архангельска Евгений Карлович Миллер. Восстания в войсках, которые Марушевский считал надежными, неуверенность из-за предстоящего ухода союзников окончательно подорвали дееспособность Марушевского, и он ушел со своего поста. Главнокомандующим стал Миллер.
В июле в Архангельск прибыл видный британский полководец фельдмаршал Роулинсон, победитель Германии в последнем сражении на Сомме. Он приехал в качестве 'специалиста по эвакуации', имея опыт вывода войск после неудачного десанта на Дарданеллы. Успешно прошла последняя совместная с англичанами Двинская наступательная операция. При их активной поддержке 3-й Северный полк одержал
