Сидорин обратился теперь в Ставку с требованием судов 'на всех'. Это было уже невыполнимо, тем более что многие донские части действительно побросали оружие и перестали повиноваться начальству или вообще потеряли организацию, смешавшись в неуправляемые толпы.
Начальником обороны Новороссийска был назначен Кутепов. Его добровольцам пришлось не только прикрывать город, но и держать настоящую линию обороны в порту, сдерживая человеческую стихию. Новороссийск агонизировал. Заполненный людскими массами, он стал непроезжим. Немало граждан, даже имеющих право на посадку, не смогли его осуществить только из-за того, что оказались не в силах пробиться сквозь толпы в порт. Другие — донцы, станичники — находились в состоянии духовной прострации. Дойдя 'до конца' и услышав, что дальше пути нет, располагались тут же ждать этого «конца». Жгли костры. Двери складов были открыты, и люди растаскивали ящики с консервами. Громили и винные погреба, цистерны со спиртом.
26.03 Кутепов доложил, что оставаться далее в Новороссийске нельзя. Уже подходили красные. Обстановка в городе, давно вышедшая из-под контроля, грозила при этом стихийном взрывом. Добровольцы — и на позициях, и прикрывающие эвакуацию — находились на нервном пределе. Было решено ночью оставить Новороссийск. Сидорин снова требовал недостающих пароходов. Ему предложили на выбор три решения.
Во-первых, занять боеспособными донскими частями ближние подступы к городу и продержаться 2 дня, в которые опаздывающие корабли должны подойти.
Во-вторых, лично возглавить свои части и вести их берегом на Туапсе. Дорогу туда перекрывали около 4 тыс. чел. Черноморской красной армии из дезертиров и «зеленых», и разогнать их было не так сложно. В Туапсе находились склады припасов, и туда по радио можно было повернуть транспорты, следующие в Новороссийск, или направить имеющиеся после разгрузки в 'Крыму.
Ну и в-третьих, положиться на случай — на то, что какие-то корабли, возможно, прибудут 26-го и в ночь на 27-е. И грузиться на английскую эскадру. От первых двух вариантов Сидорин отказался и выбрал третий. Хотя впоследствии стал распространять версию 'предательства Донского войска' добровольцами и главным командованием.
В следующую ночь шла интенсивная посадка армии. Пушки, телеги, интендантское имущество, естественно, оставлялись. Но на суда были погружены почти весь Добровольческий корпус, кубанская и четыре донских дивизии. Взяли, кого могли, из войск, из связанных с армией беженцев, до отказа заполнив все имевшиеся плавсредства — баржи, буксиры и т. п. Донцы и небольшая часть добровольцев, не попавшие на суда, двинулись береговой дорогой на Геленджик и Туапсе. Утром 27.03 корабли с белой армией оставили Новороссийск и взяли курс на Крым. Последним порт покидал миноносец 'Капитан Сакен' с Деникиным и его штабом на борту, еще подбиравший всех, кого мог вместить из желающих уехать. А последний бой вступающим в город красным дал ген. Кутепов на миноносце «Пылкий» — узнав, что на берегу отстал его 3-й Дроздовский полк, прикрывавший отход, он вернулся на выручку, поливая огнем орудий и пулеметов передовые части врага.
В Крым выбрались около 30 тыс. солдат, казаков и офицеров. Операция по переброске ядра белых сил явилась для большевистского руководства полнейшей неожиданностью. Считалось, что белогвардейцев, прижатых к морю, ждет неминуемая гибель, поэтому поход на Новороссийск рассматривался и пропагандировался в Красной армии как конец гражданской войны…
88. Отставка Деникина
После эвакуации в Крым Деникин провел реорганизацию своей армии. Войска сводились в три корпуса: Добровольческий, Донской и Крымский, кавалерийскую дивизию и кубанскую бригаду. Остальные части, штабы и учреждения расформировывались, личный состав направлялся на укомплектование действующих соединений. Ставка разместилась в Феодосии. Крымский корпус Слащева продолжал держать перешейки. Чтобы прикрыть полуостров от возможного десанта со стороны Тамани, в Керчи разместились алексеевская и кубанская бригады, юнкерская школа. Остальные войска располагались в резерве на отдых, добровольцы — в Симферополе, донцы — в Евпатории. Конечно, все случившееся — поражения, отступление, эвакуация — тяжело сказалось на состоянии войск. Армия была до крайности утомлена и физически, и морально. И естественно, это создавало благодатную почву для нездоровых настроений. Тем более что Крым, как уже упоминалось, являлся средоточием всевозможных интриг. В их клубок теперь выплеснулись оглушенные катастрофой тысячи беженцев, надломленная армия, оставшиеся без дела военачальники. Искали виновных или спасителей.
Южнорусское правительство Мельникова крымские круги сразу же приняли в штыки — уже из-за того, что оно создавалось в результате соглашения с самостийниками. Офицерство 'козлом отпущения' сделало ген. Романовского, бессменного начальника штаба у Корнилова и Деникина. В общем-то, это была обычная неприязнь между «фронтом» и «штабами», но в условиях морального кризиса она дошла до предела. Слухи и сплетни валили на него все грехи. Ему приписывали все ошибки и просчеты, в личном плане противопоставляли Деникину хотя Романовский был его хорошим другом и помощником. Его обвиняли в хищениях — хотя он был человеком безупречной честности и, находясь в стесненном материальном положении, вынужден был в Таганроге продавать свои старые вещи, вывезенные из Петрограда. Чисто русского, глубоко верующего православного человека, его произвели даже в 'жидомасоны'.
Ген. Сидорин усиленно вел пропаганду о 'предательстве Дона', предлагая казакам уйти из Крыма и пробиваться в родные станицы. Интриговали флотские — в пользу Врангеля. Интриговал герцог С. Лейхтенбергский — в пользу великого князя Николая Николаевича (сам Николай Николаевич вряд ли об этом догадывался, он проживал за границей и своего участия в Белом Движении не предполагал, прекрасно понимая, какие осложнения это вызвало бы в «левых» кругах и какие козыри дало бы красной пропаганде). Интриговали англичане — в пользу «демократии». Интриговали оставшиеся без назначения генералы Боровский и Покровский — в пользу Покровского. Интриговал епископ Вениамин, возглавлявший крымских крайне правых, — в пользу Врангеля. Зараженный этим психозом, вовсю начал интриговать Слащев, причем совершенно беспорядочно — связываясь то с Врангелем, то с герцогом Лейхтенбергским, то с Сидориным, то с Покровским, Боровским и Юзефовичем, хотя Сидорин и Покровский были антагонистами Врангеля, а самого Слащева считали «молокососом» и 'выскочкой'.
Поскольку основой армии, ее самым боеспособным ядром оставался Добровольческий корпус, все интриганы и «заговорщики» рано или поздно считали своим долгом обратиться к ген. Кутепову, чтобы узнать его отношение к их проектам — то Киз, то Покровский, то Слащев, вынашивающий идею созвать совещание из представителей армии, флота, духовенства и населения для обсуждения создавшегося положения и решения вопроса о верховной власти. Все они неизменно получали от Кутепова отлуп. 1 апреля он прибыл в Ставку, доложив об этих происках и предлагая Деникину принять срочные меры против смутьянов. Деникин сделал иначе. Теперь, когда армия была спасена и размещена в Крыму, он счел, что пришло время осуществить решение, принятое еще на Кубани, — оставить свой пост. Он составил приказ о созыве в Севастополе военного совета 'для избрания преемника главнокомандующему Вооруженными силами Юга России'.
В состав его вошли должностные лица штаба, командиры корпусов, дивизий, половина командиров бригад и полков, коменданты крепостей, флотское начальство. Включены были персонально и находившиеся не у дел представители оппозиции, претенденты на власть — Врангель, Покровский, Боровский, Юзефович и др. Председателем совета Деникин назначил генерала от кавалерии А. М. Драгомирова, написав ему:
'Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование'.
Кроме указанных причин отставки Деникина, можно назвать и другие — те, о которых он сам и его современники умолчали, но о которых нетрудно догадаться и которые очень отчетливо проскальзывают в его письмах, приказах, мемуарах. Бесконечная усталость… Ведь позади были мировая война, революция,
