входа в состояние давней катастрофы. И получается, что Россия уже вышла в свое нормальное историческое русло. В то, в котором должна была бы развиваться, не скатись она в революционную пропасть. Вышла совершенно больная, ослабленная, с подорванной экономикой и хозяйством, по уши в долгах — но вышла.
Разумеется, полной реставрации прежней России не произошло и произойти не могло. Не могло произойти реанимации разрушенной некогда монархической системы. Не могло произойти восстановления традиционной для дореволюционных времен патриархальной формулы «Бог-Царь-Отечество» — ее действие уже к началу века ослабело, и она так или иначе должна была трансформироваться и обновиться в меняющихся условиях нашего столетия. Нужно учитывать и то, что сам по себе исторический путь, проделанный страной в петле антисистемы, не был целиком 'холостым ходом', он имел и поступательную составляющую. Силовые импульсы, направляющие и толкающие движение вспять или в тупиковую нишу, действовали, в основном, на начальных этапах коммунистического владычества. Дальше они и сами слабели, выдыхались, и становились менее эффективными по воздействию на народ. Если вернуться к той же модели реки, то по мере сближения 'советского русла' с «российским» они шли уже все в большей степени параллельно. И выход на естественный путь развития страны осуществился как бы в другом месте, намного 'ниже по течению'.
Но некоторые элементы прежней российской триединой формулы проявились и при возрождении России нынешней. Началось восстановление государственно-патриотических и национально-патриотических начал, о чем речь пойдет ниже. Страна получила сильную власть, демократическую по формам, но более жесткую, чем западные модели. Что диктовалось, кстати, не столько 'русской психологией' или 'русской потребностью', а вполне объективной необходимостью — потому что в любом государстве только сильная власть может преодолеть хаос и анархию. И когда речь идет не о России, никем это не оспаривается и признается само собой разумеющимся. Скажем, де Голль в 1958 г. сумел вывести страну из грандиозного кризиса и предотвратить революционный взрыв только тем, что усилил единовластие и по конституции Пятой Республики ввел фактически диктатуру президента. Но никто на Западе его за это не осуждает — наоборот, признают его действия вполне целесообразными, а то и единственно возможными в сложившейся тогда ситуации.
Говоря о возврате страны на свой традиционный путь развития, можно вспомнить и тот факт, что Путин стал первым после Николая II правителем, который, принимая на себя бремя высшей государственной власти, испросил благословения церкви. Да ведь, кстати, и само свержение Николая II в точке 'выхода из петли' тоже в обратную сторону отыгралось. Только не на земном, а на духовном и символическом уровне — в виде его канонизации.
Но конечно, было бы крайне наивным, да и ошибочным строить иллюзии о некой прямой, непосредственной преемственности от дореволюционной России к сегодняшней. Пожалуй, так могли думать только некоторые молодые энтузиасты в азарте и горячке борьбы 1988-91 гг. — мол, достаточно 'отменить коммунизм', и автоматически восстановится прежняя Российская держава. Но можно ли напрочь вычеркнуть из истории, несколько десятилетий нашего прошлого? Реально ли это было бы? Да и с моральной точки зрения как раз вот это было бы чисто по-большевистски, по-'павликоморозовски', перечеркнуть прошлое и отречься от него, чего бы там больше ни было с нашей точки зрения, плохого или хорошего. Именно таким образом и старались действовать коммунисты в первое десятилетие своей власти, оборвав историческую традицию. А советское прошлое — оно тоже наше, российское, вместе со всеми отрицательными, но и вместе со всеми положительными чертами.
Да ведь и россияне теперь другие, очень сильно отличающиеся от россиян начала века. И пытаться механически прилагать к ним стереотипы далекого прошлого или их к этим стереотипам было бы бессмысленно. Нас лепили и формировали не факторы 'серебряного века русской культуры', а кого сороковые, кого — пятидесятые, шестидесятые, восьмидесятые, девяностые со своими плюсами и минусами, достоинствами и недостатками, проблемами и особенностями. Поэтому компромиссное решение в государственной символике прежние герб и флаг в сочетании с советской мелодией гимна лично я считаю правильным. Не из-за того, как это пытаются порой объяснить, что 'при царе тоже было плохое', а при советской власти 'было и много хорошего'. По другим причинам. Гимн Александрова вовсе не был связан с отрицанием и разрушением моральных, национальных и государственных ценностей прежней России — наоборот, он в свое время сменил в качестве гимна партийный «Интернационал» и соответствовал уже периоду укрепления «советско-российской» государственности. А разве подлежит какому-то сомнению преемственность нынешней нашей государственности с этим периодом?
Есть и еще одна тонкость. Традиции восприятия зрительных геральдических символов, образов и цветов, каковыми являются герб и флаг, остаются при смене поколений все же весьма устойчивыми. Скажем, орел еще в глубокой древности у всех народов индоарийской семьи, и у греков, и у германцев, и у индусов — и в частности, у славян, почитался как птица верховных богов, олицетворение высшей власти. Эта устойчивость проявлялась и в фольклоре, и чуть ли не на подсознательном уровне — не только в дореволюционные, но и в советские времена, независимо от идеологии, человека величали «орлом» за доблесть, мужество, выдающиеся заслуги. А российский триколор, стоило ему впервые появиться на митингах и демонстрациях, очень быстро завоевал популярность даже среди тех, кто и не задумывался о символике, в давнее время придававшейся его цветам. Значит в том числе — и просто по душе пришлось такое сочетание.
А вот музыкальная традиция такой устойчивостью не обладает. Потому что музыка действует на эмоции — а степень и возможность этого воздействия зависят от конкретных особенностей психологии слушателя, его менталитета, характера, душевного склада. А со временем эти особенности меняются. Мы можем уважать старинную музыку, можем ею восхищаться, ценить ее — но при этом она все равно остается для нас более далекой и сложной для восприятия (а тем более, для массового восприятия), чем современная. Поскольку и она, в свою очередь, нацеливалась на эмоциональный и психологический склад своих современников. И не удивительно, что мелодии 'Боже, царя храни' или 'Патриотической песни' Глинки не кажутся современным россиянам чем-то «своим», родным и близким — ведь и собственное «я» нынешних россиян формировалось в совсем другое время, в совсем других условиях. В тех, где оптимальной (или близкой к оптимальной) для восприятия и для создания того душевного настроя, который должно вызывать исполнение гимна, оказывалась мелодия Александрова. Так что и тут все закономерно получается.
Конечно, чтобы символика выхода России из 'мертвой петли' антисистемы выглядела более полной, наверное, следовало бы и закопать где-нибудь труп главного идеолога и создателя этой антисистемы. Хотя кто знает, может это просто земля русская его не принимает? Тело самозванца Лжедмитрия I, обманом обольстившего страну и приведшего на нее поляков, было выброшено на всеобщее обозрение и валялось на Красной площади без погребения три дня. Тело Ленина точно так же и там же выставлено на всеобщее обозрение и остается без погребения уже более семидесяти лет. Но ведь и степень их вины перед Россией несоизмерима…
5. Слон, которого не заметили
Многочисленная армия компетентных экспертов, как наших, так и зарубежных, занятых оценкой и разбором современных событий — политологи и социологи, аналитики и обозреватели средств массовой информации, самозабвенно увлекающиеся играми рейтингов и коалиционных партийных раскладов, собственных прогнозов и теоретических построений вокруг каждого случайного высказывания представителей 'политической элиты', ухитрились при этом проскочить мимо одного знаменательного явления. Может и впрямь не так уж и заметного на первый, поверхностный взгляд. Недостаточно наглядного и неудобного для приложения каких-либо количественных или качественных оценок. Но по сути куда более весомого, чем все высказывания и рейтинги. Ряд фактов позволяет однозначно утверждать, что где-то в период 1997-99 гг. изменился сам менталитет россиян. Или может, еще не менталитет как таковой, но «вектор» этого менталитета повернулся от инертного постсоветского «пофигизма» к национальному и государственному самоосознанию — тому самому, когда рядовому гражданину становится 'за державу
