средневековый прямоугольник стен с башнями, ее форты и орудия прикрывали участок в десятки километров. Сломалась вся система обороны в Литве — во фронте оказалась брешь, куда хлынул противник. А Григорьева жандармы обнаружили в 100 км от фронта, в Вильно, где он, совершенно потеряв голову, сидел безвылазно в номере гостиницы «Бристоль». Получил 15 лет за дезертирство.
А на следующий день сдались остатки защитников Новогеоргиевска. Германская пропаганда громко трубила об этой победе. Писали о 90 тыс. пленных, в том числе 30 генералах, о 700 взятых орудиях. Что было, разумеется, чрезмерным преувеличением. Такого количества войск у Де Витта, по должности — начальника дивизии, никогда не было. И уж тем более не могло быть стольких генералов, когда у него и офицеров-то не хватало. К тому же, по словам участников событий, из тех, кто действительно защищался в крепости, после недели непрерывного сражения уцелели немногие… Видимо, немцам очень уж хотелось изобразить взятие Новогеоргиевска адекватным реваншем за Перемышль, и к гарнизону приплюсовали всех пленных, взятых в западной оконечности выступа, да захваченных в Варшаве генералов-отставников или не успевших выбраться административных начальников. А среди пушек посчитали и допотопное старье, сваленное в крепостных арсеналах в ожидании переплавки.
Однако в противоположность Ковно, Новогеоргиевск сделал свое дело. За то время, пока он сковывал немцев, главные силы русских армий вышли из польского «мешка». Вышли систематически, организованно. Оставил свои полуразрушенные укрепления и гарнизон Осовца, до последнего момента удерживавший правый фланг выступа. Дальнейшая оборона крепости становилась бессмысленной — неприятельские части уже приближались к ней с тыла. Тем не менее и «взятие» Осовца (пустого) немцы не преминули объявить 'феноменальным триумфом' Гальвица. Хотя в данном случае дело обстояло наоборот. Маленькая крепость, несмотря на все бомбардировки и количество положенных в атаках на нее германских солдат, продержалась 6,5 месяцев! И осталась непобежденной, гарнизон ушел по приказу. (Генералу М.С. Свешникову суждено было пережить все смуты, впоследствии он преподавал в академии им. Фрунзе).
Но отступление само по себе очень тяжело сказывалось на состоянии войск. Солдаты топали, не зная куда, отмеряя ногами десятки километров. Подрывал дух безответный и безнаказанный огонь германской артиллерии. Были далеко не единичные факты деморализации, сдачи в плен целыми ротами, особенно там, где командиры оказались не на высоте или выбиты. А каково было тем, кого бросали в контратаки, чтобы спасти положение на каком-то соседнем участке? Солдатам же не объяснишь, что деревня, на которую предстоит наступать, на самом деле вовсе и не нужна. Наоборот, приходилось внушать, что нужна. И ее берут, потеряв половину личного состава. А потом получают приказ отступать. Потому что дело сделано, противник оттянул сюда резервы, что позволило выбраться из беды соседям. Но ведь те, кто атаковал, этого не знают. Они знают лишь, что одержали победу, — и вот тебе, из-за чьей-то глупости наверху все насмарку…
Или, скажем, 10-я армия, отразив в мае вражеские удары, занимала в Августовских лесах очень сильные позиции, построенные профессионалами-саперами, оборона была в несколько полос, месяц ее наращивали и совершенствовали. И вдруг, безо всяких атак неприятеля, отступать (когда пало Ковно). И рождались слухи — «измена»! Или «глупость»… Что опять-таки вызывало неуверенность, оборачивалось случаями паники и сдачи в плен. И тыловая «общественность» была недовольна, обвиняла Алексеева в 'мании отхода', в том, что он 'сохраняет живую силу, но топит дух'. Однако прорыв под Ковно потребовал еще более глубокого отступления, чем предполагалось изначально. Ставка покинула Барановичи и перебазировалась на 300 км восточнее, в Могилев. А Алексеев 28.8, когда немцы вышли примерно на линию современной польско-белорусской границы, приказал без боя эвакуировать крепости Гродно и Брест- Литовск, устаревшие и способные стать лишь ловушками для гарнизонов. Причем в Бресте пришлось бросить большие склады войскового имущества, вывезти их уже не смогли, а уничтожить не успели.
30.8 Алексеев издал директиву об отводе фронта на рубежи Гродно Пружаны — верховье р. Ясельда (приток Припяти). И зная, насколько непопулярны в стране подобные его решения, отдав этот приказ, обратился к Верховному Главнокомандующему с просьбой об отставке. Которая не была принята. Ведь в Ставке хорошо понимали, что Михаил Васильевич сделал невероятное. В жутких условиях снарядного, винтовочного голода, без подкреплений, спас фронт от полной катастрофы, и несмотря на большие потери, сумел не только вывести армии из-под ударов, но и сохранить их боеспособность. Если на маршах, во время отходов, части порой заражались пессимизмом, оказывались легко подвержены панике, то стоило им встать на позиции, почувствовать плечо соседей, восстановить управление, связь и тыловое обеспечение, как они снова были готовы сражаться. И лучше всего об этом свидетельствуют сами немцы — в мемуарах их военачальников то и дело упоминаются «упорство», 'воля', 'отчаянная решимость' русских войск. Описывается и «парадокс» — вместо того, чтобы сломив сопротивление обороняющихся, гнать их чем дальше, тем легче, германские дивизии по мере своего продвижения встречали 'все более сильное' сопротивление. Хотя в принципе подобное явление вполне объяснимо — ведь «прорывов» как таковых было мало, соединения отводились планомерно, на заранее выбранные рубежи, линия фронта сокращалась и уплотнялась. А наступающие выдыхались, тоже несли значительный урон, отрывались от тыловых баз и им все труднее было поддерживать свое главное преимущество — в артиллерии.
И на рубежах белорусских речек противника наконец-то остановили. Причем сами русские не считали себя побежденными. Когда британский представитель ген. Нокс решил поинтересоваться их настроениями и спросил выбранного наугад солдата, что он думеет насчет дальнейших действий после такого поражения, тот отшутился: 'А чего? Если надо, будем отступать до Урала. Но и от преследующих армий тогда останется один немец и один австриец. Австрийца, как водится, возьмем в плен, а немца убьем'. Несмотря на прославленный 'английский юмор', русского юмора Нокс, похоже, не понял. И в ужасе доложил своему командованию, что союзники готовы отступать хоть до Урала. Что же касается германских военачальников, то Фалькенгайн округло писал: 'Выполненные операции не достигли вполне своей цели'. А Гинденбург (поскольку провалилась идея не его, а Фалькенгайна) подвел более определенный итог: 'Русские вырвались из клещей и добились фронтального отхода в желательном для них направлении'.
42. БАЛТИКА И ВОЛЫНЬ
Русские моряки прекрасно понимали, что захватив такую базу, как Либава, германский флот рано или поздно попытается нанести удар по Риге, а то и по Петрограду, и тщательно готовились к этому. Усиливалась оборона Финского залива — здесь начала создаваться вторая, передовая минно- артиллерийская позиция. Предпринимались и меры по защите Рижского залива. В течение лета осуществлялись и другие операции, обе стороны несли потери. 4.6 немецкая субмарина U-26 лейтенанта Беркгейма, уже имеющего на своем счету крейсер «Паллада», потопила минный заградитель «Енисей». А 2.7 произошел бой у о. Готланд. Талантливый начальник связи Балтфлота контр-адмирал Непенин был энтузиастом разработки и внедрения различных технических новинок и впервые применил радионаведение. В районе действия наших крейсеров был обнаружен отряд вражеских кораблей, за ними установили наблюдение и навели на них свои превосходящие силы. В итоге германские крейсера, получив различные повреждения, ретировались с поля боя, а немецкий минный заградитель «Альбатрос» был выведен из строя.
В августе обстановка обострилась. Как и предполагалось, одновременно с наступлением в Польше и Литве немцы попытались захватить Ригу. Планировалось взять ее примерно так же, как Либаву — подвести крупные силы флота, бомбардировать взморье, высадить десанты, легкими кораблями проникнуть в устье Двины (Даугавы), и тогда с суши можно будет направить относительно небольшую подвижную группировку, не отвлекая войск с главных направлений, чтобы одним броском овладеть городом. Однако на входе в Рижский залив германский флот встретил многочисленные минные заграждения, понаставленные Колчаком. Пришлось долго и упорно их тралить, а наши моряки всячески препятствовали этому, обстреливали тральщики, бомбили с гидропланов, действовали подводными лодками. И добавляли новые мины, в том числе и под носом у врага, на уже очищенных местах. Немцы потеряли несколько миноносцев, транспортов и тральщиков, ряд их крейсеров в результате подрывов получил серьезные повреждения.
Корабли Балтфлота, несмотря на подавляющее неравенство сил, дерзко вступали в схватки с прорывающимся противником. Так, 16.8 старенький броненосец «Слава» начал артиллерийскую дуэль с
