бежали толпами, как овцы, бегущие от волков. Великий народ, многочисленный, как песок морской, умирал в бесчисленном количестве от холодов, от голода на улицах, в рощах и полях без всякого призрения, непогребенные…” Число погибших Арсений оценивает в 300 тыс., Стадницкий в 150 тыс.
9. “БЕЙ ПОГАНЫХ!”
А теперь очень важное. Поляки (как и папа римский и иезуиты) допустили грубейшую политическую ошибку, представляя России сугубо в рамках собственных моделей, моделей противопоставления своих “свобод” (дворянских) русской “тирании”. Получалось и впрямь, смени или возьми под контроль царя, и делай с народом, что хочешь, как в империи инков. В плен этой поверхностной западной концепции попали и отечественные историки, изображавшие Россию, как очень централизованную абсолютную монархию. И из- за этого так и не сумевшие понять процессы Смуты. Дело-то в том, что Россия в XVII в. была
Хотя на Руси земства представляли огромную силу. Во многом из-за этого города в одночасье то передавались “ворам”, то отлагались от них, свергая назначенных воевод. А когда рухнула вся “вертикаль власти”, “горизонтали” сохранились, что и обеспечило живучесть государства. Шеин руководил обороной вместе с земским советом, Ляпунов был не просто дворянином, а общественным лидером рязанской земщины, и для восстания никаких чрезвычайных органов управления создавать не пришлось, они уже существовали и были вполне легитимными. Воззвания патриарха, Ляпунова, Дионисия читались в земских избах, потом колоколом скликался “мир”, принимались решения. Воззвания размножали штатные земские писари, а штатные “посыльщики” развозили их в другие города с приложением грамот о собственных решениях — точно так же, как и при царях земства обменивались между собой важной информацией.
Но весной 1611 г. положение Руси было тяжелейшим. Ополчение подступило к Москве в конце марта. Оно было очень небольшим. Прошло то время, когда страна выставляла стотысячные армии — одни погибли, другие были искалечены. Против “поганых латынян” поднялось много городов, но часть сил оставлялась дома для обороны от вражеских банд. У Ляпунова собралось всего 6 тыс. бойцов. Правда, лагеря разрослись за счет приставших к ним москвичей, уцелевших от бойни, но в большинстве это были не воины. Гонсевский несколько раз пробовал атаковать. Однако русские, не принимая лобовых столкновений, поражали поляков из-за укрытий, наносили потери, заставив прекратить вылазки. А 1 апреля перешли Яузу и захватили большую часть стены Белого города — оборонять ее у врагов не хватало сил. Они удержали лишь Кремль, Китай-город, прилежащие к ним Белогородские башни и Новодевичий монастырь.
Пожарище Москвы осталось “ничьей” территорией, там происходили стычки, но никто его не занимал из-за смрада от разлагающихся трупов. Зато в подвалах сожженных домов ополчению досталось много продовольствия — при грабежах поляки хватали лишь драгоценности и дорогие вещи и вскоре стали испытывать нехватку продуктов. Осаждающие создали свое правительство, “Совет всей земли”, и верховный триумвират — номинально его возглавил “тушинский боярин” Дмитрий Трубецкой, а реальное руководство осуществляли Ляпунов и Заруцкий. Однако единства между ними не было. Заруцкий уже успел свою жену-казачку упрятать в монастырь, сошелся с Мариной и вынашивал планы посадить на престол ее “воренка”. А Ляпунов, трибун и воин, был никудышним политиком и дипломатом. В русских боярах он разочаровался, а раз поляки обманули, направил посольство Василия Бутурлина к шведам. Просить о помощи за территорияльные уступки, как это делал Скопин-Шуйский, а тайно — провести переговоры о приглашении на трон шведского принца. На тех же условиях, которые предлагались польскому.
Малочисленное ополчение враг мог бы раздавить, но Сигизмунда все еще связывал Смоленск. Он пережил уже вторую блокадную зиму, в крепости был голод, людей косили болезни. Сперва хоронили по 30–40, а потом уже по 100–150 чел. в день. Тем не менее город держался, весной отбил еще несколько приступов. И поляки снова насели на послов. Василий Голицын выработал компромиссный вариант — пустить в город 100–200 польских солдат “для чести”. И смоляне соглашались, но лишь после вывода из России остальных сил. Поляков такое не устраивало. А после земского восстания послам предъявили ультиматум: отдать приказ Ляпунову снять осаду Москвы, а Шеину — сдать Смоленск. Филарет ответил: “Я все согласен претерпеть, а этого не сделаю, пока не утвердите всего, от нас поданного в договоре”. Тогда послов объявили пленниками, разграбили все их пожитки, а самих под стражей посадили в ладьи и отправили в Литву. Впрочем, отправили только дворян. А простолюдинов — слуг и делегатов от “черных” сословий, приставы Тышкевич и Кохановский распорядились просто перебить. По польским понятиям “хлопы” не стоили того, чтобы с ними возиться.
Еще одно войско, литовского гетмана Ходкевича, в это время осаждало Печорский монастырь. Полтора месяца его громили пушки, в нескольких местах стена покрылась трещинами и осела. Но стрельцы, монахи и крестьяне, засевшие в монастыре, не сдались, отбили семь штурмов. И Ходкевич вынужден был уйти, король отозвал его под Смоленск, где требовалось восполнить потери. Поляки готовились к решающему штурму. Авраамиевские ворота и часть стены проломили бомбардировкой, Крылошевские ворота подорвали миной. И в ночь на 3 июня со всех сторон пошли на приступ. А Шеину уже просто нечем было защищать всю протяженность стен, у него осталось 200–400 бойцов.
Поляки ворвались в Смоленск, учинив резню. Большинство защитников пало на стенах и в уличных схватках. Многие горожане укрылись в Богородицком соборе. Когда враги выбили двери, начали рубить собравшихся — первый удар саблей пришелся архиепископу Сергию, посадский Андрей Беляницын спустился в подвал и поджег хранившийся там порох. Собор подняло на воздух вместе с убийцами. Шеин с несколькими ратниками и семьей заперся в Коломенской башне и оборонялся, лично положив выстрелами более 10 немцев. Он готов был погибнуть в бою, но пожалел своих близких и сдался. Вопреки всем правилам “рыцарской чести” Сигизмунд велел пытать его, чтобы узнать о мифических “спрятанных сокровищах”. Видать, на русских понятия “чести” не распространялись.
Падение Смоленска пышно праздновалось всем католическим миром. В Кракове трое суток играла музыка, шли балы и представления, где “еретическую” Москву поражали… почему-то языческие юпитеры и марсы с полунагими минервами и венерами. Папа объявил отпущение грехов не только участникам кампании, но и всем, кто в назначенный день посетит иезуитскую церковь св. Станислава в Кампидолио. Там тоже происходили представления с фейерверками, а богослужение вел сам генерал иезуитов Аквила, провозглашая: “О, даруй, Боже, яснейшему королю польскому, для блага христианской церкви
Зато под Москвой появился Сапега с 5 тыс. конницы. Он успел съездить к королю, понял, что там наживы не светит, и вернулся к русской столице, предложив услуги обеим сторонам, кто больше заплатит. При таком торге перевес был, естественно, у Гонсевского, предложившего “в залог” царские драгоценности на полмиллиона злотых. И Сапега со Струсем нанесли удар с двух сторон на острожек у Лужников, потом пробовали отбить Тверские ворота, но потерпели поражение. После этого договорились, что полезнее будет Сапеге идти собирать продовольствие для осажденных. С ним Гонсевский отправил 1,5 тыс. воинов Руцкого, многочисленных панских слуг. И русских сторонников боярского правительства под командованием Ромодановского — им комендант не доверял и воспользовался случаем удалить.
Но и земское ополчение, едва Сапега ушел и гарнизон уменьшился, перешло к активным действиям. Атаковали редут Борковского, построенный у Тверских ворот, 200 поляков перебили. А 5 июля последовал общий штурм. Перед рассветом ополченцы по лестницам забрались на стену Китай-города у Яузских ворот. Их выбили контратакой, но на других участках были взяты Никитские, Арбатские и Чертольские ворота Белогородской стены. В Никитской башне отбивались 300 немцев. Когда кончился порох, они пробовали
