Она была года на четыре моложе его, и до войны они, должно быть, ни разу даже не поговорили всерьез. Разве только случайно он перекидывался словечком с веселой девчонкой. Поэтому так и удивила её подруг эта переписка. Правда, пожилые женщины хвалили её:
— Настю не проведешь. Кавалеры эти что? Были — и сплыли. А Василь свой человек.
Два года она бомбардировала удивленного Василя противоречивыми письмами: то шутливыми, то нежными, то укоризненными — «со слезой». Он отвечал сдержанно. А приехав и увидев, что все считают его Настиным женихом, прямо сказал ей:
— Не могу кривить душой, Настя. Не нашлось у меня в сердце места для тебя, и я не верю, что ты это всерьез… У тебя это просто игра, а не любовь.
Как она оскорбилась!
После этого Настя избегала с ним встреч один на один. А столкнувшись как-то с Машей, процедила сквозь зубы:
— Ненавижу тебя. Встала ты у меня на дороге.
Её отношение к Маше изменилось с приездом Максима.
…Агроном говорил о кормовых культурах. Эту тему не раз затрагивал и Василь. Но лекции их существенно отличались одна от другой. Павел Павлович начал, правда, несколько издалека, но подвел к главному ловко, умело. Говорил он просто, занимательно, с многочисленными примерами и даже шутками, И вся его фигура и манера держаться обнаруживали в нем опытного докладчика и педагога. Он спокойно ходил мимо стола, то приближаясь к передним рядам слушателей, то отходя к стене, на которой висел схематический план земель колхоза. В руке — измазанная чернилами линейка. Он изредка взмахивал ею, легко постукивал по голенищу сапога, то вдруг, повернувшись, проводил линейкой по плану. Потом, не окончив фразы, обращался к слушателям с молчаливым вопросом: а как, мол, по-вашему? Так постепенно он превращал лекцию в живую беседу, втягивал в нее почти всех слушателей. И сам увлекся: его бледное лицо покрылось румянцем, глаза загорелись.
Василь и завидовал Шишкову за его умение так просто и доходчиво говорить, и мысленно укорял за то, что тот немного рисуется.
…Шишков заговорил о работе полевой бригады. И вдруг Настя прервала его. Она спросила грубовато, с явным вызовом:
— Что это у вас бригада да бригада? А звено где?
Шишков растерялся от неожиданного вопроса и от насмешливо-проницательного взгляда её красивых глаз.
— Звено? Какое звено?
— Какое! — Она засмеялась, победоносно оглядывая подруг. — Наше звено.
— Ах, ва-ше! — шутливо протянул он. — Что же вы предлагаете? Закрепить за вашим звеном поля в севообороте?
— Я у вас спрашиваю, а не предлагаю, — улыбка исчезла с её лица, она нахмурилась. — Вы агроном.
— Так вот, как агроном, скажу вам прямо: кустарные методы, которыми работают сейчас звенья, не только не будут способствовать, но помешают нам вести хозяйство на научной основе.
— Вот как!
Настя поднялась, на щеках у нее выступили пунцовые пятна.
— Значит, вы против звеньев?
Шишков тоже почувствовал, что краснеет. Он знал, что после ранения у него не всегда хватает силы зажать в кулак свои нервы, и насторожился, прислушиваясь к толчкам пульса на шее.
— Я знаю, куда вы гнете. Я уже раньше слышала ваши разговоры. Только не выйдет у вас ничего! Звена своего я вам тронуть не дам. А таких учителей мне не надо!
Она сорвала с плеч большой шерстяной платок, накинула на голову, взмахнув им так, что замигала лампа, и демонстративно вышла.
— Не девка — огонь! — заметил кто-то из стариков.
— Она? — спросил Шишков, когда во время перерыва они с Василем зашли в его боковушку.
— Она самая. Агроном засмеялся.
— Удивляюсь, как ты выдержал натиск такой девушки… Одни глаза знаешь чего стоят! Глянула — как автоматной очередью прошила.
За перегородкой смеялась, шумела молодежь, работал приемник, заглушая разговоры громкой музыкой.
— Попомнишь эти глаза! Она теперь такой тарарам поднимет!
— А ты испугался?
— Я не из пугливых. У меня хватит сил сломать все, что мешает работе.
20
Однажды во время занятий разгулялась метель. Ветер завыл в трубе, застучал ставнями, по стеклам зашуршал сухой снег.
Занятия кончили пораньше, чтобы дать возможность слушателям из других деревень добраться до дому, пока не замело дороги. Комната быстро опустела. Только Маша не спеша, задумчиво закутывалась в платок, разглядывая на стене новый агрономический плакат, В этот вечер никого больше из их деревни не было.
Василь подошел к ней и спросил:
— Ты одна?
— Как видишь. Алена заболела, у Гаши иа ферме корова должна телиться. К Дуне жених приехал.
Василю не понравилось, что приезд жениха Маша считает уважительной причиной, чтоб не прийти на занятия, но он вежливо промолчал. Оглянувшись на Шишкова, он тихо предложил:
— Погоди, Я провожу.
Грустная улыбка, тронувшая Василя за самое сердце, пробежала по её губам. Но ответила она тихо, мягко ласково:
— Не надо, Вася, Я сама, — и коснулась его руки.
— Нет, нет! Что ты!
На улице возле палисадников уже высились горбатые сугробы. Идти было трудно, и они, пока пробирались по улице, молчали, Но в поле дорога не была заметена, снег несло вдоль нее непрерывным сыпучим потоком, и неизвестно было, где он остановится. Не шумели, а, казалось, тревожно и жалобно гудели от бесчисленных ударов ветра стоявшие вдоль дороги старые суховерхие березы.
Они пошли рядом, не касаясь друг друга, Василь, чтоб с чего-нибудь начать, спросил:
— Как тебе понравился агроном?
— Ничего. Только немножко задается…
— Ну, что ты! Рисуется, это есть. Просто по молодости, А так хлопец толковый.
— А чего он на звенья нападает?
— Не нравится ему организация работы наших звеньев. Говорит, при таком кустарничании полевые работы механизировать как следует нельзя.
— А ты как думаешь?
— Знаешь, пожалуй, он прав. Практика показывает, что не живое это дело.
Маша помолчала, После долгой паузы Василь вдруг неожиданно спросил:
— Послушай, Маша, что у вас там за недоразумение с Максимом?
Маша даже вздрогнула. Давно хотелось ей рассказать о своих душевных терзаниях человеку серьезному, умному, который понял бы все с полуслова и не посочувствовал бы — нет! — больше всего она боялась слезливого сочувствия, — а сказал бы что-нибудь простое и ободряющее, может быть, дал бы хороший, толковый совет. До сих пор она говорила обо всем только с Алесей… Но младшая сестра
