Упали первые крупные капли, глубоко пробивая пыль. Казалось, по дороге пробежали странные неведомые зверьки и оставили маленькие круглые следочки. Люди притихли, жадно вглядываясь в небо. Крепчал ветер. На миг перестали падать капли.
— Разгонит, — вздохнул кто-то.
Но вот закапало снова. И вдруг блеснула молния, оглушительно ударил гром, и удар этот как бы разорвал тучу: хлынул ливень.
С криком, с гоготом запрягали лошадей, вскакивали на повозки как попало.
Маша с девчатами случайно оказалась в повозке Василя. Он сам правил, весело покрикивая, и откормленный жеребец вмиг обогнал все остальные повозки. А дождь становился все сильнее. За его плотной завесой не было уже видно ни сосняка, ни дубов у речки, ни деревни. Девчата прикрывались корзинами, жались друг к другу. Но через несколько минут платья их насквозь промокли и прилипли к телу. Когда п Одъ-езжали к деревне, гром уже не грохотал, а устало ворчал вдалеке. Дождь немного утих, стал ровнее, но лил все ещё споро.
Девчата на краю деревни соскочили с повозки и огородами побежали каждая к своей хате. Машу Василь подвез к самому крыльцу.
— Бежим в хату, Вася, — пригласила она.
Он закинул вожжи за столбик палисадника и быстро взбежал на крыльцо. На обоих, как говорится, нитки сухой не было, вода стекала с них ручьями.
Маша засмеялась.
— Не смотри на меня. Она отпирала замок.
Василь повернулся лицом к улице.
— Ах, как хорошо спрыснули окончание сева! Какое богатство падает с неба, Маша!
— Это на мое счастье. — Она опять засмеялась и исчезла в сенях.
Он снял кепку, выжал её. Провел ладонями по груди. Гимнастерка стала точно кожаная, нижняя рубашка прилипла к спине. Но это не было неприятно, наоборот, тело наливалось бодростью. Он жадно вдыхал насыщенный озоном воздух и радостно улыбался, любуясь дождем. По улице текли ручьи. Из дворов выскакивали мальчишки в закатанных по колено штанах, бегали по воде, хохоча и распевая:
Василь не вникал в смысл слов, хотя когда-то в детстве не раз повторял их. Но и ему хотелось вместе с ними петь — попросить дождь, чтоб лил сильнее и дольше.
— Заходи в дом, Вася.
Он обернулся. Маша стояла в сухом платье, с распущенными мокрыми волосами.
— Надо подождать Игната Андреевича.
— Разве он не узнает твоей лошади?
Василь послушно пошел за ней. Прошел через кухню в комнату и смутился, увидев, что оставляет на чисто вымытом полу мокрые следы.
— Хочешь, Вася, я дам тебе сухую рубашку? Петину.
— Ну, что ты!.. Я сейчас поеду.
— А чего тебе спешить? Посиди. Ты ведь первый раз у нас в гостях.
Она говорила это просто, как близкому человеку, и он даже растерялся, не зная, как быть: отказаться или принять приглашение.
А Маша тем временем достала из сундука черную сатино-1 вую рубашку и протянула ему, и у него не хватило решимо сти отказаться.
Он вышел в кухню, чтобы переодеться. Рубашка была тесновата, с короткими рукавами, и Василь почувствовал себя в ней совсем юным. Когда он вернулся, Маша приветливо улыбнулась.
— Ну вот, какой ты молоденький! Подожди меня минутку. Она направилась в кухню. Там загремело корыто, ведро, полилась вода. Он открыл дверь.
— Что ты делаешь?
— Сполосну твою гимнастерку и сорочку, У него загорелись уши.
— Ну, что ты! — Он попытался было отнять гимнастерку, но она решительным движением отстранила его.
Случайно взгляд его остановился на её ногах, стройных, красивых, бронзовых от загара. Ему стало неловко, и он поспешно вернулся в комнату, подошел к окну. Сердце его громко стучало. По той стороне улицы прошли Макушенка и Ладынин. Он проводил их взглядом и опомнился только тогда, когда они зашли во двор к Прокопу Лесковцу: ведь он должен был их окликнуть. Не услышал он также, как вошла Маша.
— Ах, какой дождь! Просто счастье!
Она стояла почти рядом, смотрела в окно и ловкими пальцами заплетала косу.
— Если б ты знал, какое у меня настроение! Почему ты хмуришься?
— Я? Наоборот. — Он засмеялся. — У меня тоже замечательное настроение.
— Ты хорошо говорил на собрании.
— Да нет… Хотелось сказать куда лучше… Столько думал…
— В мыслях всегда лучше получается, — согласилась Маша.
И вдруг они, почему-то смутившись, умолкли и долго стояли так, не отводя глаз от окна, за которым шумел дождь.
Потом Маша отошла к столу, достала с полки толстую книгу, раскрыла. Она вынула из книжки листок бумагу взглянула на Василя, неуверенно проговорила:
— Вот… хочу показать тебе… первому. Он прочитал, и глаза его загорелись.
— Молодчина!.. Давно пора. Написать, правда, можно было бы короче.
— Что ты! Как же можно короче! У меня и так очень коротко. Гляди, какая автобиография. Два дня писала и вот столечко написала. Стыдно показать такую автобиографию.
— Глупости! Дело не в этом, Маша. Есть биографии длинные, да путаные. А твоя что вот эта капля дождевой воды. Без пылинки. Сегодня же передай все Ладынину.
Маша вздохнула.
— Боюсь.
— Чего?
— А если не оправдаю? Ты представь, дадут мне люди рекомендацию, я вот в заявлении слово партии даю, как клятву, а потом…
Василь сел за стол, пытливо посмотрел на нее и тихо спросил:
— У кого ты просила рекомендации?
— Ни у кого ещё.
— Я первый поручусь за тебя. Дай бумагу. — Он взял Алесину тетрадку, аккуратно вырвал чистый листок.
Маша стояла по другую сторону стола, как школьница на экзамене, и не отводила взгляда от его руки, которая старательно выписывала простые, но волнующие слова.
«Знаю Кацубу Марию Павловну…»
Василь поднял голову.
— С каких пор я тебя, Маша, знаю?
В хату шумно вошел Петя, ещё с порога закричал:
— Маша!.. Сухое! — но, увидев Василя, замолк, только удивленно нахмурился, узнав на нем свою рубашку.
Маша отошла к сундуку и стала искать ему белье. Петя занял её место у стола и бесцеремонно заглянул в тетрадь. Прочитав первые слова, молча повернулся и, взяв белье, на цыпочках вышел в кухню.
Дождь не утихал. Все небо было затянуто тучами.
