продолжал свою мысль старый учитель. — У нас много говорят о политехнизации, о воспитании любви к физическому труду… А где ее прививать, где учить детей работать? В школе, в колхозе. Нельзя разве добрую часть этого ремонта сделать силами учеников старших классов? При хорошем руководстве можно и научить кое-чему. Кто выдумал, что во время каникул мы не имеем права занять детей? Не потому ли у нас половина школьников целое лето баклуши бьет? Не речами надо приучать учеников к труду, а работой, практикой. Вон Алёша Костянок как полюбил свое дело! Ставит рекорды… А за Раису Снегирь мать тарелки моет… Почему бы ей, к примеру, не помочь нам в школе?
— Ого! — Бушила захохотал. — Чего захотели! Вас Аксинья за дочку со свету сживет… Лично я не беру на себя такой миссии — предложить ей это! Съест!
— А я скажу! — твердо пообещал Данила Платонович.
7
Наталья Петровна после нескольких дней, проведенных на совещании в Минске, возвращалась домой в нетерпении и тревоге. Как там Леночка? Не случилось ли чего на участке?
Дочка встретила ее на шоссе, за три километра от деревни. У матери екнуло сердце, когда она из кабины грузовика увидела ее в свете фар. Час был не ранний, давно уже над полем спустился вечер, выпала роса. А девочка в одном платье стояла на развилке дорог и внимательно вглядывалась в каждую машину. Наталья Петровна, не дождавшись, когда шофер затормозит, выскочила из кабины.
— Леночка! Что случилось?
Девочка с радостным криком «мама» кинулась к ней, крепко обняла — совсем так, как когда-то, еще маленькой. Это испугало мать: Лена, ученица седьмого класса, давно уже не проявляла так бурно своих чувств в присутствии посторонних.
— Что случилось, доченька?
— Ничего, мама. Просто я соскучилась по тебе.
— Только и всего? — счастливо рассмеялась мать. — Стоило из-за этого идти сюда в такой поздний час?
— Какой там поздний! Что ты, мама! Только что смерклось. А чего мне бояться?
Да, она ничего не боялась, так как мать сама воспитала в ней эту черту характера. Но знала бы девочка, сколько приносят матери душевной тревоги и страха ее смелые выходки! Того материнского страха за ребенка, перед которым кажутся ничтожными и мелкими все другие страхи — боязнь ночи, темноты, недобрых людей, грозы, собственной болезни и даже смерти.
— Ну, поедем, а то люди ждут.
— Наташа! В кабину её посади, холодно, — раздались из кузова заботливые голоса женщин.
— И сами садитесь в кабину, Наталья Петровна, — сказал шофер, — поместимся.
Наталью Петровну всегда трогали доброта и сердечность, с которой относились к ней криничане.
Машина запрыгала на выбоинах полевой дороги. Фары выхватывали из темноты деревья на обочинах; фантастически белые в их свете тополи, казалось, кланялись машине и людям. В полосу света от фар попал заяц и, потеряв голову от страха, бежал перед машиной.
— Заяц! Заяц! — закричали девчата.
Лене тоже хотелось кричать и смеяться, но в присутствии шофера она солидно молчала и только улыбалась своим мыслям, своей радости. Девчата запели:
Лене казалось, что все радуются возвращению ее мамы. Она гордилась своей матерью. «Мама, милая! Ты у меня самая умная, самая хорошая! Тебя нельзя не любить, нельзя не скучать, когда ты уезжаешь хотя бы на один день».
— Какие новости, доченька? Что на участке?
Наталья Петровна знала, что — после фельдшерицы Лена, как никто, была в курсе всех дел и происшествий.
— Все в порядке, мама. Только у Левона Браги захворала Галька. Искупалась, и у нее воспаление легких. Она ведь слабенькая. Тетя Аня пенициллин вводит. Алёша Костянок засорил глаз. Так ему сразу промыли…
— Как Стешанок?
— О-о! Уже сам на перевязку ходит.
— Она у вас, Наталья Петровна, скоро помощницей будет, — заметил шофер.
— Она и сейчас у меня помощница. — Мать тихонько поцеловала дочку в голову. — А Данила Платонович как?
— Школу ремонтирует!
— Что, что? — удивилась Наталья Петровна.
— Новый директор, мамочка, заново школу ремонтирует, красиво так делает, перекрашивает все. И всех заставил работать.
— И Данилу Платоновича?
— Нет, Данила Платонович сам… Ходит бодрый такой… и палку свою бросил… Даже помолодел, мама.
— Верно, верно, — подтвердил шофер.
…Наталья Петровна не утерпела — в тот же вечер зашла к Шаблюку. Их связывала многолетняя дружба. Правда, началась она не с ним, эта дружба, а с его покойной женой, Марьей Антоновной, очень сердечной и приветливой старушкой. Сам Данила Платонович поначалу относился к молодому врачу ревниво — уж очень она быстро завоевала любовь в деревне. Ему казалось, что его, человека, обучившего не одно поколение криничан, никогда за все сорок лет не любили здесь так горячо и преданно, как полюбили ее за какие-нибудь два месяца. Но вскоре и сам он полюбил Наталью Петровну, как дочь. Любовь эта все крепла и крепла. Во время болезни его жены и его самого Наташа ночами просиживала у их постели. Как дочь, плакала она над гробом Марьи Антоновны и, как дочь, изо дня в день заботилась о нем, старом, больном.
Данила Платонович читал, когда она вошла. Он взглянул поверх очков, узнал ее и поднялся навстречу.
— А, Наташа! Приехала? Добрый вечер, добрый вечер! Соскучились мы без тебя.
Как всегда, он взял ее руку и поцеловал. Когда-то она терялась от этого приветствия и протестовала, но за много лет привыкла.
— Садись в свое кресло и рассказывай!
У Данилы Платоновича было большое мягкое кресло, обитое желтой вытертой кожей, и Наталья Петровна очень любила сидеть в нем. Когда-то, еще при жизни Марьи Антоновны, она приходила вечерами с Ленкой, они вдвоем отлично умещались в этом кресле и читали чудесные книжки под шум осеннего дождя или свист декабрьской вьюги за окном.
Она очень любила красивую одежду, мягкую мебель и уютные, квартиры. Поэтому и комната эта в доме Шаблюка, с множеством цветов, книг и старой мебелью, нравилась ей больше, чем ее собственная. Особенно хорошо тут стало, когда провели электричество и появилась эта лампа под большим зеленым абажуром.
Наталья Петровна с удовольствием села в любимое кресло и вся потонула в нем, стала как будто меньше, совсем похожа на девочку.
— Устала я, Данила Платонович. Не люблю я ездить.
— А вот мне иной раз хочется куда-нибудь поехать. Далеко-далеко… Свет посмотреть… Людей…
