В райкоме только что окончилось короткое совещание уполномоченных. Бородка не любил длинных заседаний. Он начинал всегда словами: «Давайте, товарищи, посоветуемся», — но говорил все время один и кончал категорическим предупреждением: «Через час чтоб ни одного человека не было в райцентре. Увижу кого-нибудь — пусть пеняет на себя».
И все знали, что это не просто слова, что сохрани бог попасться теперь Артему Захаровичу на глаза — пощады не будет никому, даже второму и третьему секретарям, даже Волотовичу, не говоря уже о заведующих отделами, инструкторах, инспекторах и прочей «мелкой сошке».
В кабинете, кроме Бородки, остались Волотович и редактор газеты Филипп Жданко, молодой худощавый человек в очках.
Волотович пересел с дивана у окна за длинный стол для членов бюро. Взял одну из многочисленных директив, лежавших стопкой на столе секретаря, это почта из центра. Бородка придвинул к себе другую стопку — директивы райкома вниз, в колхозы, — и начал подписывать. Редактору, который сидел в конце стола, у самой двери, то застегивая, то расстегивая замок своей кожаной папки, бросил официально, давая понять, что разговор будет краток:
— Слушаю вас, товарищ Жданко.
Тот снял очки в золоченой оправе, повертел их за дужку.
— Я просил вас, Артём Захарович, не посылать меня в район, у меня ответственный номер.
— Поручите секретарю. Парень опытный, два месяца замещал редактора.
— Но газета какая была!.. Стыдно читать…
— Я не вижу, чтоб она стала лучше после вашего приезда, — жестко сказал Бородка.
— Возможно, — спокойно согласился Жданко. — Но при таком положении, когда редактор превращается в штатного уполномоченного, улучшить ее…
— Товарищ Жданко, — перебил его Бородка, — у нас сейчас горячая пора: уборка, хлебопоставки и сев озимых. И по всем этим кампаниям наш район не на первом месте. Никакой самый сверхвыдающийся номер газеты не поможет нам выйти в передовые.
— Вот как! — Редактор надел очки и внимательно посмотрел на секретаря. — А уполномоченные помогут?
— Мы должны использовать все средства, организационные и пропагандистские, — ловко исправил свою ошибку Бородка и, взглянув на часы, снова занялся подписыванием бумаг.
Жданко помолчал, потом встал и решительно произнес:
— Хорошо, я поеду. Но заявляю вам: вы не правы… И вообще… Не нравится мне стиль… нашей работы.
Он явно хотел сказать «вашей», но не хватило решимости, и он сказал «нашей». Подождал, что ответит Бородка, но тот даже и не глянул. Это равнодушие, невнимание секретаря оскорбило молодого редактора. Он покраснел и хотел сказать что-то еще, но, взглянув на Волотовича, который ласково улыбался ему, тоже ответил виноватой улыбкой и вышел.
— Не везет нам на редакторов. Чистоплюй! — сказал Бородка, когда за Жданко закрылась дверь.
Волотович снял очки, положил их на стол.
— А знаешь, он прав. Не нравится и мне стиль нашей работы… вернее говоря — твоей…
Бородка быстро вскинул голову, блеснул удивленным взглядом.
— Ты что?
— Вот видишь, как тебя задело, что я, председатель райисполкома, член бюро, вдруг решился сказать тебе об этом.
— Да нет, ничего… Критикуй, пожалуйста… если тебе пришла такая охота. — И Бородка снова взялся за бумаги.
Волотович с минуту молча разглядывал его.
— Давишь ты, Артем, своим авторитетом людей, глушишь их инициативу.
Бородка энергичным движением отодвинул бумаги и откинулся на спинку стула, лицо его стало сурово и непривлекательно: от углов рта пролегли тяжелые складки, и щеки как будто обвисли.
— Так… так, старик, давай…
— На словах ты — за критику. А по сути в районе право на критику имеешь ты один, ты захватил на нее монополию…
— Гм… Интересно…
— Ты безжалостно и часто бестактно критикуешь и разносишь всех и каждого, но никто не отважился критиковать тебя…
— Чепуха. Ты и то вот отважился…
Волотович умолк и укоризненно, с обидой посмотрел Бородке в глаза, в которых снова прыгали насмешливые искорки.
— Да, ты пользуешься моей слабостью. Вернее говоря, тем ненормальным положением, в котором у нас подчас оказываются председатели исполкома… Хозяин в районе секретарь, а председатель… он или становится тенью секретаря, исполнителем его воли, или, если ему такая роль не по душе, должен начать борьбу с ним. Когда я приехал, у тебя был уже немалый авторитет. Ты был хозяином района. А я никогда ни с кем не воевал ни за власть, ни за первое место… Я добросовестно выполнял свои обязанности…
Бородка навалился грудью на стол, вытянул руки во всю длину, сцепив пальцы позади письменного прибора, лицо его покраснело, как будто он пытался сдвинуть этот прибор с места и никак не мог.
— А я что — недобросовестно? — спросил он злым приглушенным голосом. — Я шесть лет на своих плечах район тащу!
Волотович тоже разволновался, хотя и сдерживал себя.
— И куда ты его вытащил? — тихо спросил он, и вдруг в голосе его прорвалось возмущение. — Куда? Чем можем мы похвастаться сейчас, когда партия вот как ставит вопрос? Семьюстами литрами молока с коровы?
— Ах, вот оно что! — Бородка, как бы почувствовал облегчение, опять откинулся на спинку стула и застучал ногтями по настольному стеклу. — Ты решил перестраховаться? Снять с себя ответственность? А я не боюсь!
Он расправил грудь, раскинув руки в стороны, к углам длинного стола, и голос его загремел, как всегда, когда он кого-нибудь «распекал»:
— Мне не стыдно выйти на любую проверку… товарищ Волотович! Я приехал — полрайона было в землянках. А сейчас — ни одной нет. Я вывел людей из землянок! Я построил райцентр, заводы!.. Полюбуйтесь! — Величественным жестом он указал на окно.
Но Волотович не шевельнулся и в окно даже не взглянул. Только голос его снова стал спокойным, кротким.
— Артем Захарович, а почему «я»? Почему всегда одно только «я»? Где народ, партийная организация? Погоди, — остановил он движением руки Бородку. — Никто не отнимает твоих заслуг… Но к чему их так раздувать? Я знаю, что ты человек волевой… Но иной раз думаю: куда направлена твоя воля, твоя энергия?
— На службу народу, партии, товарищ Волотович, — сухо и неприязненно ответил Бородка и снова сел.
— А вся ли на это, Артем? — сердечно и просто спросил Волотович. — Не кажется ли тебе, что добрая доля твоей энергии идет на то, чтоб возвысить самого себя?.. Тебе хочется быть первым лицом…
— Послушай, только из уважения к твоим, сединам… — секретарь угрожающе двинулся на стуле.
— А ты не уважай, если они того не стоят. Давай разговаривать как коммунист с коммунистом. Ты шестнадцать лет в партии, я — двадцать семь. И давай бросим расточать друг другу комплименты. Хватит!..
Бородка взял из пачки на столе папиросу и молча закурил, с наслаждением затянулся и прищурился. Казалось, он вдруг нашел средство отразить неожиданное нападение.
