Орешкин возразил:
— Мы выразили свои чувства…
— Ну, если вы их уже выразили, — Данила Платонович бросил взгляд на Лемяшевича, — так и мы, верно, имеем право сказать свое слово.
Он достал из старого, потертого портфеля листок бумаги и прочитал адресованное секретарю обкома (преподаватели писали в редакцию) письмо, где не было ни чрезмерных похвал Лемяшевичу и Полозу, ни громких слов, а был решительный протест против лжи и клеветы на честных людей. Подписали Шаблюк, Морозова, Груздович, Сергей Костянок, Волотович.
— И я! — подал голос с порога Адам Бушила.
— Разрешите и мне, — попросил Ковальчук.
— Товарищи, я думаю — мы все подпишем это письмо? А? — обратился к коллегам Орешкин. — Данила Платонович мудро выразил нашу общую мысль.
Лемяшевич посмотрел на часы.
— Пора звонить, Дарья Прокоповна, — бросил он и пошел к себе в кабинет, полный противоречивых чувств, с каким-то неприятным осадком в душе.
Радостно было, что товарищи так горячо поддержали его, и еще от того нового, что он неожиданно открыл во многих из учителей. Это давало право надеяться, что коллектив и в самом деле сплотится. Откуда же неприятный осадок? Он никак не мог понять.
В классе обсуждение этого события проходило куда более бурно, со спорами и взаимными попреками. Когда Павлик Воронец попробовал высказать мысль, что печатают-то ведь не просто так, а, должно быть, надлежащим образом проверяют, в него полетели комки бумаги, мел, мокрая тряпка.
— Дурак! Значит, по-твоему, и Данила Платонович вор?!
Павлик вынужден был немедленно отказаться от своих слов.
Володя Полоз громогласно философствовал на тему о подлости людей, пишущих анонимные письма, и о ничтожестве тех, кто поддерживает клеветников хотя бы мысленно.
— В нашем обществе клеветников надо присуждать к высшей мере… Что, нет? Клеветник — это тот же диверсант. И если, к примеру, они завелись в нашем колхозе, мы не имеем права спать спокойно!
— А ты думаешь, что это написал кто-нибудь из криничан? — спросил Левон Телуша с тайной мыслью выведать, кого подозревает Володин отец.
— Не сомневаюсь! Там есть такие детали, которые мог знать только наш человек.
— Но кто? О ком ты думаешь?
В это время в класс вошел Алёша Костянок, и на миг внимание всех было переключено на него. Так невольно умолкали при появлении каждого нового товарища; многие начинали высказываться прямо с порога. Но Алёша, поздоровавшись, молча прошел к своей парте. Любопытство ещё усилилось, когда вспомнили, что Костянок, верно, сегодня, как и всегда, завтракал вместе с директором.
— Так о ком же ты думаешь? Кто это мог сделать? — повторил свой вопрос Левон, когда Алёша сел рядом с ним.
Володя Полоз смешался.
— Кто? Да мало ли таких! Есть еще у нас.
— Кроме Орешки, никто этого не мог сделать, — спокойно сказал Алёша, совершенно неожиданно для всех, да и для самого себя. Уже когда сказал, спохватился, вспомнил, как Сергей и Михаил Кириллович строго наказывали Адаму, чтоб держал язык за зубами.
Алёша потом понять не мог, как у него, человека не болтливого, вдруг вырвались эти слова. Неужели потому, что он ненавидел Орешкина?
Класс на момент притих. Катя, стоявшая у доски, подошла к двери и плотнее прикрыла её, А Рая вдруг вскочила, дрожащим голосом крикнула:
— Сам ты клеветник несчастный! Какое ты имеешь право? Какое? Виктор Павлович возмущался больше… больше, чем все вы! Он письмо написал чтоб учителя подписали… Как вам не совестно!
Из глаз её брызнули слезы, и она бросилась к двери. Но дорогу ей загородила Катя, и вмиг возле них очутились Володя, Левой, Петро, Павел.
— Садись, Рая, на место и попридержи свои нервы! — решительно заявил Володя.
— Согласны, что Алёша сказал глупость, и забудем об этом. Забудем всё! — предложил мудрое решение Левон.
Зашумели девочки:
— Райка! Ты что хочешь делать?
— Ты же умная девушка, Рая, и понимаешь… — солидно, как отец или учитель, продолжал свою дипломатию Левой, — должна понять, что это только обидит Виктора Павловича, которого мы все уважаем…
Рая наконец поняла, что подумали одноклассники. Совершенно растерявшись, пристыженная, она вернулась на свою парту, уткнулась лицом в платок.
Левон подмигнул классу и поднял руки, требуя тишины.
— Алёша, сколько по твоему будильнику до начала урока? Три? Дети, попрошу сесть на места! Достаньте ваши учебники и подготовьтесь к занятиям… Школьные правила забыли, черти полосатые!.. Долго еще я вас учить буду! Так вот… На свете существует только физика — и больше ничего! И все подчиняется её законам!..
От Орешкина, когда он вошел в класс (первый урок был его), не укрылись взволнованность и заплаканные глаза Раисы, настороженность ребят. Потом, дома, он попробовал выпытать у нее, что произошло в классе утром перед уроками. Она не сказала, придумала какую-то наивную историю, спор из-за потерянной библиотечной книги. Орешкин, конечно, не поверил и попросил Аксинью Федосовну, чтоб она выведала, чем так взволнована дочь.
— Матери всегда надо знать, что у дочки на сердце, дорогая Аксинья Федосовна.
Раиса не скрыла от матери правду, и та, частью по деревенской своей простоте, а частью потому, что недолюбливала Костянков, передала всё Виктору Павловичу.
22
Раньше почему-то так велось: МТС — сама по себе, а деревня, колхоз, сельсовет — сами по себе, и связь между ними ограничивалась официальными отношениями: договором, который обязывал одну сторону вспахать определенную площадь, посеять, сжать, другую — выделить прицепщиков, подвезти горючее, воду, обеспечить питанием трактористов, Больше колхоз от МТС по сути ничего не требовал, так же как МТС от колхоза. Бригадир тракторной бригады и трактористы обычно были местные, так что никто в деревне их за рабочих не считал — колхозники, как и все. Да и сами они были связаны с МТС только по производственной линии: норма, запасные части, горючее.
Интеллигенция жила и работала тоже как-то обособленно. Учителя никогда не заглядывали на станцию, механики разве только на кинокартину приходили в неуютный и холодный клуб, где гуляли сквозняки.
Теперь понемногу все менялось, хотя, конечно, не без трудностей.
Если раньше с наступлением зимы связь колхоза с МТС почти совсем прерывалась, то теперь было иначе.
Животноводы требовали у Волотовича: давай им автопоилки, подвесную дорогу, доильные аппараты. А Павел Иванович в свою очередь нажимал на Ращеню:
— Давай мне машины, тракторы! Зимой они мне нужны не меньше, чем летом. Это же просто бесхозяйственность, такая техника всю зиму стоит без дела. Ремонт? Нельзя одну машину ремонтировать полгода!.. Дай её мне в колхоз — и она будет в работе круглый год…
И впервые в колхоз пришла бригада МТС по механизации ферм. Пришли зоотехник, электрик… Волотович не пропустил ни одного производственного совещания механизаторов. И все долбил в одну точку:
