Керзона. Англичане, при Бьюкенене занимавшие самую консервативную позицию в отношении большевистского правительства — никакого признания, никаких отношений! — вдруг испугались, что хитрые американцы обскачут их, получат в России выгоды и потеснят британского льва, давно уже, еще до американцев, запустившего свою лапу в русский хлеб, лес, руду.
«Владычица морей» имела богатейший опыт шпионажа и заговоров против правительств азиатских, латиноамериканских стран, если те делали попытки освободиться от колониальной зависимости. Так почему бы не использовать эти методы против России?
В Лондоне начали искать человека, который сочетал бы в себе качества хитрого дипломата и ловкого шпиона. Нашли Локкарта, бывшего вице-консула в Москве, молодого, решительного, проворного; он почти в совершенстве владел русским языком, имел многочисленные связи с теми, кого революция смела с должностей, лишила богатства.
Локкарта перед поездкой принял не только министр иностранных дел, но и военный министр и даже сам премьер.
Локкарт записал, что сказал ему Ллойд Джордж; эта часть мемуаров известного организатора антисоветских заговоров не вызывает сомнений:
«Вы поедете в Россию как специальный представитель, — сказал премьер?министр. — Я хочу, чтобы вы нашли человека, имя которого Робинс… Установите, какие у него отношения с Советским правительством. Изучите это все старательно и внимательно. Если вы найдете его действия разумными, сделайте для Англии то же, чего он пытается добиться для Америки».
Локкарт приехал в конце января.
Пробовал попасть к Ленину.
Ленин не принял его.
Троцкий в это время был в Бресте. Вернувшись в Петроград, за одну неделю второй раз принимал Локкарта.
Англичанин нравился Троцкому больше, чем Робинс. У полковника прорывалось явное восхищение Лениным. Этого Лев Давидович вынести не мог, он больше любил, когда восхищались им самим, хотя был не прочь кокетливо поиграть в самокритичность.
Локкарт, несмотря на молодость, производил впечатление своей практичностью, деловитостью, открытостью высказываний, а более всего — знанием России. Например, о Севере — Мурманске, Архангельске, богатствах этого края — он знал больше Троцкого. О силах немцев в Ледовитом океане, о блокаде Баренцева побережья, о планах немецкого генерального штаба относительно Арктики говорил с осведомленностью профессионального военного. Об английских планах, естественно, молчал.
Троцкий вел переговоры о той помощи, которую Советская Россия могла бы получить от Англии, если возобновится война с Германией.
Человек, доказывавший в высшем органе своей партии, что немцы не способны наступать, английскому представителю сказал иное. Оправдал свое двурушничество необходимостью дипломатии. В действительности же и здесь играл на мировую известность. А для «внутреннего пользования» — на свою объективность. Пусть Ленин знает, что с «левыми» у него принципиальные разногласия, он не такой болван, как Бухарин, чтобы отказываться от всяких контактов с империалистами.
Во время первой встречи Троцкий довольно резко высказал обиду за интернирование его англичанами в Канаде, в Галифаксе, когда он с семьей возвращался из Нью-Йорка.
Локкарт сразу сообразил, что напуганная революцией английская контрразведка перестаралась. Он тут же сообщил об обиде Троцкого Керзону.
Эта, вторая, беседа началась с того, что Локкарт от имени министерства иностранных дел Великобритании попросил извинения: мол, задержали его военные власти доминиона, а военные всегда плохие дипломаты.
Извинение пощекотало самолюбие Троцкого.
«Вот так с ними нужно разговаривать, так утверждать свое имя в мире», — подумал он.
Беседа приобрела иную тональность — стала более доверительной.
Англичанам Троцкий уступал не меньше русских богатств, чем американцам, но делал это более открыто, снова-таки с расчетом на Ленина — пусть знает, что он, Троцкий, тоже заботится об обороне республики.
Перехват немецкого радио принесли при Локкарте.
Любой министр иностранных дел немедленно ударил бы в колокола: война!
Троцкий этого не сделал. Залкинда, принесшего телеграмму, очень удивило спокойствие наркома.
Троцкого не смутило, что обращение Леопольда Баварского явно свидетельствовало о возобновлении войны, а это опровергало его, Троцкого, утверждение о невозможности немецкого наступления. Он великолепно умел любое свое высказывание, любую мысль повернуть в выгодную для себя в данный момент сторону.
Чтобы поддержать «левых» против Ленина, он не призывал к революционной войне, нет, он просто настойчиво высказывал веру в революцию в Германии. Кто возразит против этого?
В действительности Троцкий лучше, чем кто-либо другой, знал, что наступать Гофман может: в Бресте воинственные настроения пруссака он чувствовал и видел дисциплину его солдат. Но Троцкий не был бы Троцким, если бы пренебрег возможностью создать для партии и Ленина трудную ситуацию, самую трудную из всех складывавшихся в революции раньше. Это, пожалуй, более серьезно, чем каменевско- зиновьевское штрейкбрехерство накануне восстания или союз их с меньшевиками и эсерами через неделю после взятия большевиками власти.
Троцкий спокойно окончил разговор с уполномоченным Ллойд Джорджа. На прощание преподнес Локкарту подарок: прочитал ему немецкое обращение, переведя текст не на русский — на английский язык, хотя до этого говорили по?русски. Заметив, что Локкарт не скрывает своего удовлетворения, сказал:
— Теперь у вас открываются большие возможности. Тепло распрощавшись с иностранным гостем, нарком поехал в Смольный.
Ленин прочитал радиограмму дважды или трижды. На лбу его появились новые морщины, на лицо упала тень, хотя на улице светило щедрое предвесеннее солнце и кабинет был залит светом.
Владимир Ильич подчеркнул карандашом слова: «Исторической задачей Германии издавна было установить плотину против сил, угрожавших с Востока… Теперь с Востока угрожает новая опасность: моральная инфекция. Теперешняя больная Россия стремится заразить своей болезнью все страны мира. Против этого мы должны бороться».
Прочитал по-немецки, потом по-русски, как бы стремясь глубже вникнуть в смысл. Сказал Троцкому, внимательно следившему за выражением его лица:
— Враги наши не дураки, признаем это. Немецкому пролетариату они не отважились раскрыть свою главную цель — задушить русскую революцию. Но очень ясно дают понять империалистам Франции, Англии: не нажимайте на нас на Западном фронте — и мы вернем России царя, вернем земли помещикам, заводы капиталистам. Как вам нравится «моральная инфекция»? Недурно сказано, правда? Хотя для устрашения обывателя можно было бы найти более крепкие слова, немецкий язык богат. — На какой-то очень короткий миг лицо Ленина посветлело, но тут же снова надвинулась еще более густая тень. — Но наша трагедия — бессилие перед их нашествием. У нас нет иного оружия, кроме незамедлительного подписания мира.
Троцкий смолчал, можно было подумать — согласился.
Ленин сказал:
— Нужно немедленно созвать Центральный Комитет.
Троцкий поддержал:
— Да, собраться нужно поскорее.
Пока Елена Дмитриевна Стасова сообщала членам ЦК о срочном заседании, Ленин трудился с утроенной энергией.
Цель сейчас была одна: ослабить силу немецкого удара, дать Гофману понять, что без сопротивления не сдадимся.
