«козырями»…
В добавление к этому, уже перед самым отъездом он договорился насчет транспортировки в Москву в ближайшем будущем запрещенной литературы…
Первые радостные новости — другу-приятелю Мише Петрову, заждавшемуся его…
Тут же явился и Вановский. У этого — просто нюх на всякое событие. Не знал ведь, в какой именно день вернется Егупов, а пришел, как специально кем-то оповещенный! И — сразу за брошюры! Даже чуть ли не обнюхал их, каждую в отдельности…
На другой день, в сумерках, Егупов с Вановским отправились к Кашинскому, который жил теперь на Большой Никитской. Новый адрес Софья Морозова сообщила Вановскому в полдень, и тот сразу же помчался к Егупову.
Кашинского они не застали, правда, Терентьев был на месте. Пока раздевались и отогревались, пока осматривали новую «штаб-квартиру союзников» (как пошутилось Егупову), явился и сам Кашинский.
За вечерним чаем он принялся рассказывать, как па днях заехал к нему вернувшийся из-за границы брат Софьи Морозовой и ему пришлось разъезжать с ним по Москве. Затем приступил к заграничным повестям, которые привез Морозов.
— Ну а как ваши дела? — обратился он к Егупову, и словно бы только теперь, вспомнил: — Да! Вы ведь собирались в Варшаву съездить…
— Уже вернулся… — покривившись, прервал его Егупов.
— Вот как?! Однако же прыткий вы человек! И ка~ковы результаты?..
— «Результаты»?.. — Егупов глянул на Вановского. — Ну-ка, Виктор, покажи!..
Вановский поднялся, взял сверток с брошюрами, развернул его, протянул одну брошюру Кашинскому. Тот, далеко отставив ее от себя, подслеповато жмурясь, прочитал:
— «Всероссийское разорение»… — Щелкнул пальцами. — Автор, стало быть, — сам Плеханов!..
— Есть вот и еще кое-что… Это вот — второй сборник «Социал-демократа»… Тоже — новинка! Но я договорился о более солидных делах… — начал было Егупов и осекся, многозначительно подмигнув Кашинскому.
— Ладно, потом расскажете, — понимающе кивнул Кашинский и тронул Терентьева за рукав:
— Ты только посмотри, Миша, на все это богатство! Не правда ли, впечатляет?!
— Да-а… — протянул тот, не столь темпераментпый, как сам Кашинский. — Впе-чат-ля-ет…
— Прекрасно, прекрасно! — Кашинский даже слегка обнял Егупова. — Я думаю, ситуация такова, что теперь нам надо немедленно объединяться! Хватит, хватит работать в разрозненности! Мы делаем одно общее дело, и делать его надо объединенными силами! Так ли я толкую? — он опять слегка обнял и встряхнул Егупова, глядевшего именинником.
— Так! Само собой, так! В единстве — сила! — сказал тот. — Да ведь в принципе-то мы уже и договорились об этом…
— Ну так вот… — Кашинский искоса глянул на Терентьева, словно готовя его к тому, что будет сказано, и снова обратился к Егупову: — Фамилия Бруснев вам что-нибудь говорит?..
— Бруснев? — переспросил Егулов, — Вы не о том ли самом инженере-технологе, который не так давно появился в Москве и с которым я сам теперь ищу встречи? Не о Михаиле Ивановиче Брусневе?..
— О нем самом! — воскликнул Кашинский. — Вот как, однако же, выходит: вы, стало быть, сами хотели выйти на него?! А от кого вы о нем узнали?..
— Да со слов Софьи Морозовой… Вернее, от Леночки Стрелковой, а та узнала от Морозовой…
— Вот как… — пробормотал Кашинский, деланно-сердито насупившись, — однако, болтливы эти сороки…
— Я слышал от Стрелковой: этот Бруснев — весьма сильный марксист… — заметил Егупов.
— В теориях мы все сильны, — Кашинский, ухмыльнувшись, щелкнул пальцами, — вот в смысле практическом… Тут нужны дельные и решительные люди! Иначе все может потонуть в одной лишь подготовке и болтовне… Вы ведь, Михаил, тоже за решительные действия?..
— Я?.. Я — да, за решительные! — кивнул Егупов.
— Ну так вот: через два дня мы собираемся на квартире у Бруснева… — Кашинский взял листок бумаги и, быстро написав на нем несколько слов, протянул его Eгуповy. — Тут — адрес Бруснева. Живет он в Малом Тишинском переулке, отсюда — рукой подать. Да и от вашей квартиры это не так уж и далеко. В общем, найдете! Собираемся в семь вечера. Приходите! И вы, Виктор, приходите!.. Только — осторожность и осторожность!..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Начальник отделения по охранению безопасности и порядка в городе Москве отдельного корпуса жандармов подполковник Бердяев не любил визитов в кабинет московского обер-полицмейстера генерал- майора Юрковского. Нелюбовь эта объяснялась многими мотивами. Первейший среди них: слишком часто Юрковский совал свой полицейский нос в дела отделения, то бишь, — в жандармские дела. Вмешивался, «путал карты», указывал… Наверное, о таких, как Юрковский, сказано «дядя всему свету»: всех норовит поучать, всем дает советы и наставления…
И еще одна скверная манера, вернее, начальственная привычка Юрковского, унижающая его, Бердяева, достоинство: ни разу не было такого, чтоб тот проявил так называемую «вежливость королей» — точность. Еще не было случая, чтоб принял приглашенного посетителя в точно назначенное время. Обязательно поманежит в приемной… Правда, потом рассыплется в извинениях и любезностях, но в следующий раз все повторится. Так что от этих его извинений и любезностей Бердяев обычно лишь морщился (разумеется, отвернувшись, без демонстрации!).
Вот и на сей раз ему предложено было «немпого обождать» в приемной. Садиться он не стал. В раздражении подошел к высокому, слегка обметанному морозными узорами окну, остановился перед ним, заложив руки за спину, рассеянным взглядом окинул видневшиеся за окном дома. В стылом сером воздухе мелькали крупные хлопья. Над крышами во многих местах вились дымы — еще не окончена была утренняя топка печей.
Глядя на город, Бердяев вдруг вспомнил сочиненную им, еще в начале жандармской карьеры, прибаутку:
Вот так же однажды стоял у зимнего окна. Был он тогда в чине ротмистра. Имел уже кое-какие собственные идеи «по искоренению и пресечению…». Между прочим, баловался сочинительством. Умел в московских салонах блеснуть удачным каламбуром, недурно сочиненной эпиграммой… Умение никуда не делось. Просто ныне он этого себе не может позволить.
— Нужны задвижки… — вслух пробормотал Бердяев, глядя в окно.
Вот так же он глядел тогда на этот город, на суету людскую… Только окно было другое. Другой кабинет. И — пришло на ум, сочинилось… Пустячок, словесное баловство как будто… А ежели вникнуть — не пустячок, не баловство! Отнюдь!.. Все смуты начинались там, где не перекрывались вовремя эти самые излишки-излишества! Да, именно так — вовремя! И — с умом! Вовремя и с умом — вот великий руководящий
