Надолго ли? А что, если лазутчик снова сумеет сообщить местонахождение?..
Бригада остановилась на отдых в дремучем бору. К полудню пригрело солнце, задымили влажные стволы сосен и берез. Партизаны сдирали сочную березовую кору, варили бульон и жадно пили его из котелков и консервных банок. Забили двух последних лошадей и разделили по ротам. Осталась одна корова. Партизаны оставили ее не потому, что где-то в Индии корова считалась священным животным, а только потому, что нужно было молоко для Майи. Бригада наслаждалась березовым бульоном, а рядом вышагивала корова, живое мясо и молоко, вышагивала, гордо поводя рогами, словно утверждая свое неоспоримое право на жизнь, право, которое давало ей партизанское дитя.
Это было выражением подлинной гуманности у людей, которые привыкли убивать каждый день. Они убивали гадов и шли на любую жертву ради того, чтобы маленькое беспомощное существо продолжало жить.
Бригада продолжала путь. На следующий день послышались разрывы снарядов — это фрицы били из пушек по месту вчерашней партизанской стоянки.
— Давай лупи, лупи по голому месту, — посмеивались партизаны.
Коротченко было не до шуток, — значит, опять кто-то сообщил о местонахождении бригады!
Не было покоя и «особой тройке»: Мажиту, Павлику и Батырхану. Они не отходили от кудрявого гармониста ни на шаг. Если спали двое, третий непременно бодрствовал, хотя и притворялся спящим. Когда смена кончалась, бодрствующий легонько толкал сменщика. Тот должен был два раза перевернуться с боку на бок, зевая и потягиваясь, что означало: «пост принял».
Как-то раз во время короткой передышки партизаны дремали на краю поляны в теплых лучах солнца. Павлик лежал на спине и искоса, следил за гармонистом. Мажит и Батырхан лежали рядом. Гармонист беззаботно храпел, и это особенно злило Павлика. «Всякая сволочь может спать, а тут мучайся. И чего его сразу не арестовали? Взять да обыскать как следует, найти рацию и — к стенке. А если ничего не найдем, тогда зачем попусту подозревать парня. Без рации он не может сигнализировать, а рацию найти нетрудно. Если он закапывает ее где-то поблизости от стоянки, а потом отрывает, все равно для этого нужно время. Мы за ним следим третий день — и ничего подозрительного не заметили…»
Между тем гармонист перестал храпеть и открыл глаза. Увидев Павлика, он что-то пробормотал, повернулся на другой бок и снова захрапел.
Павлик еще несколько минут мучился, стараясь пересилить сон, но потом сдался и заснул.
Проснулся он от толчка в бок.
— Вставай, гармонист ушел!
Павлик вскочил, услышал негромкую возню в траве и, подбежав, увидел, что разозленный Мажит пытается кому-то скрутить руки. Павлик и Батырхан бросились на помощь товарищу. Прижав коленом грудь гармониста и сжимая сильными пальцами его глотку, Мажит повторял:
— Куда пошел, сволочь? Куда пошел?
— В чем дело? — делая удивленное лицо, спросил Павлик. — Из-за чего сцепились? А ну вставайте оба. В чем дело?
Отряхивая колени, Мажит поднялся и стал объяснять:
— Я сплю, понимаешь, а он проснулся и куда-то ползет. Я спрашиваю, куда ползешь? А он отвечает, какое твое дело? Я на него с автоматом, говорю: пристрелю. А он мне: ну чего пристал, жарко мне тут, в тень хочу. За фашиста, что ли, говорит, спросонья принял? И идет дальше, гармошку под мышкой держит. Я за ним. А он разозлился, давай драться. Сильный, сволочь, стукнул меня крепко.
— Ты давай не сволочи, не сволочи, герой нашелся! — возмутился гармонист. — Сейчас пойду к Тимофею Михайловичу, он тебе даст по шее. Чего пристал к человеку?
И они опять сцепились. Павлик растолкал их, оттянул взъерошенного гармониста в сторону и, пока оттягивал, сумел легкими и ловкими движениями ощупать его одежду. Ничего подозрительного не заметив, Павлик весело проговорил:
— Бросьте, ребята, ссориться! Мало фрицев, что ли, для этого дела? Успокойся, Мажит, успокойся. — Павлик многозначительно подмигнул товарищу. — Ну, действительно, стало жарко, перелез человек в другое место, а ты сразу с кулаками. Спросонья, что ли?
Мажит, недовольно ворча что-то под нос, отошел. Павлик зевнул, потянулся и сказал:
— Ну, ладно, ребята, пошумели, и хватит. Давайте спать.
Гармонист поднял гармошку.
— Не надо играть, людей разбудишь, — сказал Павлик.
— А я и не собираюсь играть. У нее голоса отсырели, хрипят, — отозвался гармонист и старательно застегнул тугие ременные застежки.
Когда гармонист и Батырхан отошли, Павлик тщательно обшарил траву в поисках рации. Но ничего так и не нашел.
«Черт знает, что делать, — раздумывал Павлик. — Взять его под арест, а вдруг окажется, что доносит не этот, а другой? Значит вспугнуть провокатора… Он будет действовать еще хитрее».
Он пошел советоваться с Лебедевым. Тот выслушал внимательно и озабоченно сказал, что Мажит напрасно погорячился — в этом деле надо быть хитрее. Посоветовал следить с прежней зоркостью, но с большей хитростью, с уловками, чтобы подозреваемый почувствовал свободу действий и выпустил свои когти…
На следующий день фрицы опять обстреляли покинутую поляну-стоянку.
Отряд продолжал путь к речке Ипуть. В штабе решили перебраться на противоположный берег этой реки и там наладить связь с местным населением, которое меньше пострадало от фашистов.
К вечеру снова послышался зловещий гул самолета.
— Воздух! Воздух! — передали по рядам, и партизаны быстро попрятались под кронами деревьев и в кустах.
«Рама» долго и медленно кружила на небольшой высоте, выискивая добычу. Круг за кругом, круг за кругом, в надежде увидеть дымок костра, перебегающих людей. До самой темноты кружили вражеские разведчики, не давая партизанам возможности двигаться вперед.
С наступлением сумерек поднялся влажный густой туман, что говорило о близости речки. Отряд продолжал путь в полной темноте.
У самого берега речки произошла стычка с карателями и опять завязался бой. Речка оказалась глубокой, переправиться через нее под огнем гитлеровцев было невозможно. Отряд, отстреливаясь, растянулся вдоль берега, а тем временем разведчики торопливо искали брод.
Ракеты то и дело взвивались вверх, озаряя все вокруг туманным сиянием. Трассирующие пули прошивали туман как цветные гигантские стрелы. Фашисты прижимали партизан к реке, намереваясь утопить отряд. Если начать переправу в глубоком месте, то фашисты уничтожат всех. Без конца падали в воду и с шипением гасли ракеты, вся поверхность воды беспрестанно фосфоресцировала.
Жамал вместе со всеми отстреливалась от наседающих карателей. Враг был кругом, пули свистели со всех сторон, и Жамал ужасалась при мысли, что какая-нибудь шальная пуля погубит ее дочь. Майя была где-то в центре отряда, занявшего круговую оборону. Ее поручили раненым партизанам. Страх за ребенка удваивал силы, и она стреляла без устали, перебегая вместе с другими партизанами от укрытия к укрытию.
Когда разведчики нашли брод километрах в трех от места боя и доложили об этом Коротченко, тот приказал во что бы то ни стало оттеснить фашистов подальше от реки и только потом начать отход к месту переправы. Партизаны пошли в контратаку. Каждый понимал, что дальнейшая судьба бригады зависит от исхода этого боя.
Из последних сил ринулись партизаны на врага. Фашисты вынуждены были отойти от берега, и тогда бригада бросилась к месту переправы.
Но фашисты, поняв замысел партизан, снова кинулись вслед, чтобы помешать переправе. Вместо пулеметов заговорили минометы. Мины с бульканьем и завыванием бухали в воду. Вода фонтанами вздымалась после каждого взрыва. Высокими волнами расходились от места взрыва круги, затрудняя переправу. Река как будто взбесилась и повернула вспять.
Майю переправляли на корове. Девочка сидела на руках у раненого партизана. Бурлящая вода и уханье мин пугали ребенка. Среди взрывов партизаны слышали отчаянный детский плач. Корова шла в воду
