— Вы сами сказали мне никого не подпускать к этим досье, — объяснил Локхарт. Трейер в бешенстве уставился на него, подыскивая слова, способные выразить всю меру испытываемого им отвращения к подобному поступку.
— Я подумал, — продолжал Локхарт, — что если он наложит лапу на досье мистера Фиксштейна…
— Наложит лапу! — Трейер кричал почти так же громко, как тот чиновник. — После того, что ты сделал, у бедняги вообще не будет руки. Хуже того, сегодня же вечером на нас обрушится сотня инспекторов, которые прочешут все наши книги самым частым гребнем. — Он замолчал и начал думать, как выпутаться из этой мерзкой истории. — Немедленно отправляйся и извинись перед ним, объясни, что это был несчастный случай и что…
— Не буду, — ответил Локхарт. — Это не был несчастный случай.
— Знаю, черт возьми, — проорал Трейер. — Если бы он сунул туда не руку, а голову, ты бы тоже так поступил?
— Сомневаюсь, — сказал Локхарт.
— А я нет. Но хорошо хоть знать… — начал было Трейер, однако слова Локхарта доказали, что ничего хорошего узнать ему не придется.
— Я бы захлопнул дверцу, — сказал он.
— О Боже, — простонал Трейер, — это все равно, что жить с убийцей.
Тем вечером сотрудники «Сэндикот с партнером» работали допоздна, перетаскивая ящики с документами в специально нанятый грузовик, который должен был отвезти их за город, где им предстояло лежать в каком-то амбаре, пока не пройдет угроза внезапной и тщательной ревизии со стороны налогового управления. А на следующий день Локхарт был отстранен от ведения любых бухгалтерских дел и получил отдельный кабинет.
— Отныне будешь сидеть тут, — сказал ему Трейер. — Если я найду какую-нибудь работу, в которой невозможно будет напортачить, ты ее получишь.
Локхарт просидел в ожидании за своим столом целых четыре дня, прежде чем Трейер дал ему первое поручение.
— Я должен съездить в Хэтфилд, — сказал он, — а в половине первого придет некто Стоппард. Я вернусь к двум. Все, что от тебя требуется, — займи его на это время ленчем за счет фирмы. По-моему, это нетрудно. Просто накорми его обедом. Понятно?
— Накормить обедом? — переспросил Локхарт. — А кто будет платить?
— Фирма будет платить, болван. Я же ясно сказал: за счет фирмы.
Трейер ушел в подавленном настроении, но, все же уповая на то, что Локхарт вряд ли сможет совершенно испортить ленч с одним из старейших клиентов фирмы. Даже в его лучшие времена мистер Стоппард был молчальником, а поскольку он был еще и гурманом, то во время еды, как правило, вообще не разговаривал. Когда Трейер вернулся, Стоппард ждал его в конторе в весьма разговорчивом для него состоянии. Трейер постарался успокоить его и, спровадив в конце концов Стоппарда, послал за Локхардом.
— Объясни мне, ради Бога, почему ты решил потащить этого человека в рыбную забегаловку? — спросил он, стараясь справиться с расшалившимся давлением.
— Ну, вы сказали, что это обед за счет фирмы, что платить будем мы, и я решил, что нам незачем зря транжирить деньги, и…
— Ты решил?! — завопил мистер Трейер, махнув рукой на свое давление, удержать которое было уже невозможно. — Ты решил?! Не транжирить деньги?! А зачем, по-твоему, устраиваются обеды за счет фирмы, если не для того, чтобы транжирить их? Это же все можно вычесть потом из налога.
— Вы хотите сказать, что чем дороже обед, тем меньше мы платим? — спросил Локхарт.
— Да, — выдохнул Трейер, — именно это я и хочу сказать. В следующий раз…
В следующий раз Локхарт отвел какого-то фабриканта обуви из Ланкастера в «Савой» и там накормил и напоил его на сто пятьдесят фунтов стерлингов, но, когда подали счет, отказался платить больше пяти фунтов. Потребовались совместные усилия этого предпринимателя и самого Трейера, поспешно вытащенного из дома, где он лежал с насморком, чтобы убедить Локхарта заплатить остающиеся сто сорок пять фунтов и как-то загладить ущерб, нанесенный трем столам и четырем официантам в ходе препирательств из-за суммы счета. После этого случая мистер Трейер написал миссис Флоуз, угрожая собственной отставкой, если Локхарт останется в фирме, а в ожидании ее ответа запретил Локхарту покидать кабинет кроме как по нужде.
Но если Локхарт, выражаясь современным языком, испытывал определенные затруднения во вхождении в служебные обязанности, то семейная его жизнь продолжалась столь же прекрасно, как началась. И столь же непорочно. В ней отсутствовала не любовь — Локхарт и Джессика страстно любили друг друга, — в ней отсутствовал секс. Те анатомические различия между самцами и самками, которые открыл Локхарт, когда потрошил кроликов, как оказалось, существуют и у людей. У него были яйца, а у Джессики — нет. Но у нее были груди, причем большие, у него же их не было, точнее, были, но в каком-то зачаточном состоянии. Картина как будто нарочно еще больше запутывалась тем, что, когда они ночью лежали в постели в объятиях друг друга, у него бывала эрекция, а у Джессики нет. Он мужественно, в истинно джентльменской манере умалчивал о том, что у него бывали по ночам специфические судороги — которые на грубом жаргоне называются «яйца любовника», — и он проводил часть ночи в мучениях от боли. Они просто лежали в объятиях друг друга и целовались. Ни у него, ни у Джессики не было ни малейшего представления о том, что обычно следует дальше. Мать Джессики столь же преуспела в своей решимости отсрочить взросление дочери, как старый Флоуз — в том, чтобы его внук не унаследовал сексуальных пороков своей матери. Полученное Локхартом образование, основой которого были древнейшие классические произведения, дополняло пристрастие Джессики к самым бесплотным из исторических романов, в которых секс никогда даже не упоминался. Это жутковатое невежество заставляло их идеализировать друг друга в такой степени, что для Локхарта немыслимо было и подумать о чем-либо кроме того, чтобы молиться на Джессику. Джессика же была просто неспособна задумываться. Их брак пока фактически так и не состоялся, и, когда через шесть недель Джессика не смогла скрыть свои месячные, первым побуждением Локхарта было вызвать «скорую». Джессике, испытывавшей лишь небольшое недомогание, удалось все же удержать его.
— Это случается каждый месяц, — говорила она, одной рукой прижимая к себе салфетку, а другой не давая ему воспользоваться телефоном.
— Ничего подобного, — возражал Локхарт. — У меня никогда в жизни не шла так кровь.
— Это бывает только у девочек, а не у мальчиков.
— Все равно, я считаю, что тебе надо обратиться к врачу, — настаивал Локхарт.
— Но это происходит уже так давно.
— Тем более надо сходить к врачу. Это явно что-то хроническое.
— Ну, если ты настаиваешь, — сдалась Джессика. Локхарт настаивал. И потому как-то утром, когда он отправился отбывать свое одиночное заключение в конторе, Джессика пошла к врачу.
— Моего мужа беспокоят мои кровотечения, — изложила она свою жалобу. — Я ему говорила, что это чепуха, но он настоял, чтобы я обратилась к вам.
— Вашего мужа? — переспросил врач, за пять минут убедившись, что миссис Флоуз еще девственница. — Вы сказали «вашего мужа»?
— Да, — с гордостью произнесла Джессика. — Его зовут Локхарт. По-моему, прекрасное имя, не правда ли?
Доктор Мэннет сопоставил имя, очевидную привлекательность Джессики и вероятность того, что у мистера Флоуза, возможно, было не только наглухо замкнутое сердце[4], но и запертый на висячий замок пенис, если его не доводит до сексуального сумасшествия близость столь очаровательной жены. Перебрав все это в уме, он решил выступить в роли консультанта. К этому моменту ему уже пришлось лечь грудью на стол, чтобы скрывать собственную физическую реакцию.
— Скажите, миссис Флоуз, — произнес он с нажимом в голосе, продиктованным ощущением того, что у него вот-вот случится эмиссия, — разве ваш муж никогда… — Он остановился и нервно подергался в кресле. — Я хочу сказать, — продолжил он, когда конвульсии кончились, — э-э-э… позвольте мне поставить
