Есть два рода умов. Одни, читая книгу, сразу же осмысливают ее в рамках истории, как написанную позже или раньше других книг. Скажем, роман Бальзака для них— предмет тогдашней эпохи, наподобие шкафа или комода. Другие воспринимают Бальзака как пищу для сегодняшней мысли, для сегодняшней жизни. Я, признаться, не в силах отрешиться от такого внеисторического образа мыслей. Если, например, мне попалась у букиниста «Астрономия» Лаланда[2], то я с наслаждением читаю ее — не для того, чтобы узнать из нее о состоянии астрономии в ту эпоху, а просто чтобы подучиться; и как раз потому, что наука тогда была еще не столь развита, не столь перегружена знаниями, я и нахожу там нужные мне сведения и пояснения, которые вряд ли попались бы мне в нынешних книгах. Другие пишут историю; я же стараюсь воскрешать историю в том, что есть в ней живого и полезного для наших дней. Остальное же все — бесплодные попытки и неудавшиеся произведения — меня просто не интересует. Я похож на хозяйку, получившую в наследство антикварный шкаф: не считаясь с его антикварным достоинством, она складывает в него белье, а если нужно, то и меняет замок (и правильно делает).
Любопытно, что человек, мыслящий исторически, относится и к настоящему так же, как к прошлому; я тоже — на свой лад. Он читает все подряд: журналы, брошюрки, скверные книги — все ему годится. «Разумеется, — говорит он, — я немного найду тут мыслей, которые бы меня чему-то научили, но я вовсе не их и ищу; я исследую свою эпоху и принимаю ее такой, как она есть; на мой взгляд, она одинаково выражена как в плохом, так и в хорошем романе. Может быть, в плохом даже лучше — ведь в посредственных произведениях выражается образ мыслей большого числа людей, а выдающийся художник может быть и одиночкой, отставшим от своего времени лет на сорок». И вот он читает-читает, а в глубине души презирает все это.
Что до меня, то с современностью я обращаюсь так же, как и с прошлыми веками: я читаю только по надежной рекомендации и только после того, как схлынет общее любопытство. Иначе говоря, я пытаюсь заранее угадать, какие книги будут забыты, и не загромождать ими попусту свой ум. Так же и с наукой: мне думается, что многим ее теориям суждено кануть в небытие, и я предпочитаю чуть-чуть отставать от нынешних физиков. Тем самым я живу историчнее, чем кажется историку: ведь история шествует по развалинам, и главное в ней — поступки живых, а не прах мертвых. Историк к этой истории, что идет сама собой, просто добавляет другую — ту, которую он пишет. Я говорю ему, что он родился стариком, а он мне отвечает, что я умру малым ребенком.
Курс лечения
Все сообщили, кто чем лечится — ваннами, душами, диетами, — и тогда незнакомец сказал им: «А я вот уже две недели как лечусь хорошим настроением, и мне очень помогает. Бывает, на душу находит язвительность, неудержимо тянет все бранить, ни в других, ни в себе самом не видишь уже ничего красивого или доброго. Когда мысли принимают такой оборот — значит, пора полечиться хорошим настроением. Лечение состоит в том, чтобы упражняться в хорошем настроении наперекор любым неприятностям, особенно тем пустякам, от которых в обычной жизни хочется разразиться проклятиями. Когда же лечишься хорошим настроением, то подобные мелкие пакости, наоборот, очень полезны, как крутые склоны полезны для развития ног».
И еще незнакомец сказал им: «Есть занудливые люди, которые собираются вместе, чтобы жаловаться и хныкать; в обычное время их обходишь стороной, но когда лечишься хорошим настроением, то их общества, напротив, надо искать. Это как гимнастические занятия с эспандером: сперва растягиваешь тонкие, слабые пружины, постепенно доходишь и до самых толстых. Так и я распределяю своих друзей и знакомых в порядке возрастания дурного нрава и упражняюсь сначала на одних, потом на других. Когда они настроены еще более кисло, чем обыкновенно, еще более изощренно на все брюзжат, я говорю себе: «Ага, отличное испытание! Ну-ка, смелее, попробуем перенести и это нытье».
И еще незнакомец сказал им: «Многие вещи тоже хороши — то есть достаточно плохи, — чтобы с их помощью лечиться хорошим настроением. Подгоревшее мясо, зачерствевший хлеб, жара и пыль, долги, которые пора платить, пустота в кармане — все это дает повод для полезнейших упражнений. Говоришь себе, как в боксе или фехтовании: «Искусный удар! Нужно теперь как следует отразить или принять его». В обычное время ты вскрикиваешь, как маленький, и от этого становится так стыдно, что кричишь еще громче. Но когда лечишься хорошим настроением, все происходит совсем иначе. Принимаешь удар словно освежающий душ, встряхиваешься, делаешь вдох и выдох; потом потягиваешься, разминаешь мышцы, складываешь их одну к другой, как белье, замоченное для стирки. И тут тебя фонтаном окатывает струя жизни, приходит аппетит, все в тебе промывается, жизнь приятно пахнет… Но мне пора, — добавил он. — Ваши лица совсем просветлели, вас больше нельзя использовать для лечения хорошим настроением».
О злых людях
Когда имеешь дело со злыми людьми, всегда приходится в чем-то им уступать. Вспомните, какую власть забирают капризные дети, — свои привилегии они сохраняют всю жизнь, нужно только, чтобы зловредность не знала устали, чтобы человек был готов возмущаться и негодовать до тех пор, пока ему не пойдут навстречу. Никакое добродушие, никакое благоразумие не выдерживают против злобы и ненависти. Либо ты сам подражаешь этому чудовищу, либо как-то задабриваешь его — другого выбора нет. Но изобретать для себя все новые и новые аргументы способна, наверное, только совершенно закоренелая злоба, так что в искусстве тиранить окружающих мастерство вряд ли когда-нибудь превзойдет и одолеет натуру. Все решает желчный темперамент. Рассудительному человеку лучше смотреть на вспышки злости как на природные явления и, убрав паруса, тихонько дрейфовать по ветру; в конечном счете так оно и приятнее. Угодничать — занятие, конечно, низкое, но зато очень выгодное. В отношениях с вещами маневрировать — значит побеждать; в отношениях с людьми это значит подчиняться. Потому-то злые люди всегда и властвуют.
Говоря о злых людях, я, стало быть, имею в виду не тех хитрых бестий, которые берут нас лицемерием; речь идет о скандалистах, о тех, кто не умеет сдерживать свои страсти, кто в простоте душевной судит обо всем с точки зрения своих желаний и постоянно принуждает окружающих их исполнять, сам о том не подозревая и даже искренне негодуя, что с ним никто не считается. Сила злых людей в том, что сами они мнят себя добрыми, страдающими из-за чужих прихотей. Оттого они вечно твердят о своих правах и взывают к справедливости. Они, если их послушать, стремятся только к добру; думают, по их словам, только о других; они вечно выставляют напоказ свои добродетели, вечно всех поучают, и притом от чистого сердца. Их проникновенные интонации, страстные тирады, горячие и взволнованные речи подавляюще действуют на души миролюбивых и честных людей. Порядочный человек никогда не бывает настолько в ладу со своей совестью; ему недостает пламенного чувства, озаряющего своим светом самые негодные доводы; он умеет сомневаться, рассматривать дело с разных сторон, а когда принимает решение в свою пользу, то от этого ему всегда немного не по себе. Он никогда не станет ничего требовать для себя и охотно готов обойтись тем, что имеет; он пошел бы на любые уступки, лишь бы его оставили в покое, — но покоя ему не видать. Его совестливость — веревка, за которую его тянут. Злой человек говорит ему: «Вы ведь такой добрый, справедливый и великодушный!» Порядочный же человек и хотел бы быть таким, да ему все кажется, что это у него не выходит. Как и всем людям, ему нравятся похвалы; зато упреки задевают его за живое, потому что он и без того слишком склонен винить себя сам и преувеличивать любые свои прегрешения. Вот вам и два средства, чтобы им управлять.
В довершение всего такие люди еще и снисходительны, они с пониманием относятся к скандалистам,
