— Пусть ваша совесть будет спокойна: я оставляю у вас эти жемчужины, пока вы не выясните, украден ли где-либо жемчуг. У меня есть деньги. Я могу платить за свое пропитание. Обещаю не выходить из своей комнаты, пока вы не разрешите мне это сделать.
Она смотрит на меня пронизывающим взглядом. Мне кажется, она говорит про себя: «… А если ты убежишь? Ведь из тюрьмы ты сбежал, а отсюда сбежать проще».
— Я оставляю вам мешочек с жемчужинами — это все мое состояние. Я знаю, что он в надежных руках.
— Хорошо, договорились. Нет, вы не будете заперты в комнате. Вы можете выходить в сад утром и после обеда, в часы, когда монахини молятся. Есть будете на кухне вместе с работниками.
Я выхожу из конторы, приободренный. Ирландка ведет меня на кухню. На столе большой кувшин кофе с молоком, свежий черный хлеб и масло. Я говорю монашенке:
— Спасибо, сестра, за все, что вы сделали для меня.
Я все-таки не могу отделаться от мысли, что мне грозит опасность, и решаю бежать в следующую ночь. Жемчужины пусть остаются у настоятельницы, и пойдут на пользу монастырю! Бог с ними.
Сегодня после обеда спущусь во двор и постараюсь найти место в стене, через которое мне будет легче перебраться. В час дня раздается стук в дверь:
— Сойди, пожалуйста, вниз, Энрик.
— Сейчас иду, спасибо.
Я сижу на кухне, ем вареное мясо с картошкой. Открывается дверь, и на пороге появляются четверо полицейских в белой форме и с ружьями в руках; один из них — офицер, и в руках у него пистолет.
— Не двигаться, или ты будешь убит, — и он надевает на меня наручники.
Ирландка начинает кричать и падает в обморок. Две другие монашенки поднимают ее.
— Пойдем, — говорит командир.
Мы поднимаемся в мою комнату. Они устраивают обыск и сразу обнаруживают тридцать шесть золотых монет по сто пезо, но кожаные чехлы с отравленными стрелами они не трогают. Думают, наверно, что это карандаши. С нескрываемым удовольствием командир кладет в карман золотые монеты. Во дворе нас ожидает какое-то подобие машины. Пятеро полицейских и я с трудом втискиваемся в кузов, за рулем сидит черный, как уголь, шофер в полицейской форме. Я решил выглядеть мужчиной, а не тряпкой, и так в этом преуспел, что первые слова следователя были:
— Этот француз — твердый орешек. Его не волнует даже то, что он в наших руках.
Я вхожу в его кабинет, снимаю шляпу и, не дожидаясь приглашения, присаживаюсь на стул, положив вещи у ног.
— Ты говоришь по-испански?
— Нет.
— Пошлите за сапожником.
Через несколько минут приводят невысокого человека в синем переднике и сапожным молотком в руке.
— Ты тот француз, который бежал год тому назад из Рио-Хаши?
— Нет.
— Врешь.
— Я не вру. Я не тот француз, который бежал год назад из Рио-Хаши.
— Снимите с него наручники. Сними куртку и рубашку.
Он берет в руки лист бумаги, на котором перечислены, наверно, все мои татуировки.
— У тебя не хватает большого пальца на левой руке.
— Нет, это не я. Я бежал не год, а семь месяцев назад.
— Это одно и то же.
— Для тебя — может быть, но не для меня.
— Ты типичный убийца. А все убийцы — и французы и колумбийцы — одинаковы. Я всего лишь помощник начальника этой тюрьмы. Не знаю, что с тобой сделают. Пока возвращу тебя к твоим друзьям.
— Каким друзьям?
— К французам, которых ты привез в Колумбию.
Полицейский ведет меня в карцер, решетки которого выходят во двор. Я нахожу в нем всех пятерых своих друзей. Мы обнимаемся.
— Мы думали, что тебе удалось сбежать, дружище, — говорит Кложе.
Матурет плачет, как младенец. Трое остальных тоже взволнованы.
— Рассказывай, — просят они меня.
— Потом, а что у вас слышно?
— Мы здесь уже три месяца.
— Как к вам относятся?
— Ни хорошо, ни плохо. Ждем перевода в Барранкилью. Там нас передадут, наверно, французским властям.
— Сволочи! А бежать?
— Ты только прибыл и уже думаешь о побеге?
— А ты думаешь, я просто так сдамся? За вами следят?
— Днем не слишком, но ночью охраняют здорово.
— Сколько охранников?
— Трое.
— Как твоя нога?
— Все в порядке, я даже не хромаю.
— Вы постоянно закрыты?
— Нет, мы гуляем на солнце — два часа утром и три часа после обеда.
— Как заключенные — колумбийцы?
— Среди них много очень опасных ребят. Это, в основном, воры и убийцы.
После обеда меня вызывают к начальнику тюрьмы. Это темнокожий человек, почти негр. Ему лет пятьдесят и у него черные, злые глаза. Над сжатыми толстыми губами — коротко остриженные усики. Сапожник тоже уже здесь.
— Ну, француз, мы схватили тебя через семь месяцев после побега. Чем ты занимался все это время?
— Я был у гуахирос.
— Не придуривайся, иначе получишь то, что тебе причитается.
— Я говорю правду.
— Никогда белый человек не жил у индейцев. В этом году они убили более двадцати пяти человек из береговой охраны.
— Нет, их убили контрабандисты.
— Откуда тебе это известно?
— Я жил там семь месяцев. Гуахирос никогда не покидают свою территорию.
— Возможно, ты и прав. Где ты своровал тридцать шесть золотых монет?
— Это мои монеты. Мне подарил их вождь горного племени Хусто.
— Откуда у индейца такое богатство?
— А разве вы что-то слышали о краже золотых монет?
— Нет, пока не слышали, но это не значит, что мы не должны провести расследование.
— Пожалуйста. Тем лучше для меня.
— Француз, ты совершил большую ошибку, сбежав из тюрьмы Рио-Хаши, но еще большую ошибку ты совершил, помогая бежать Антонио, которого собирались повесить за убийство береговых охранников. Мы знаем, что тобой интересуются во Франции и что ты должен отбывать пожизненное заключение. Ты опасный убийца. Я не дам тебе возможности бежать еще раз, и ты не останешься в одной камере с остальными французами. Посидишь в карцере, пока их не переведут в Барранкилью. Если мы выясним, что золотые монеты ты не украл, мы тебе их возвратим.
