дынями.
Председатель одну за другой брал в руки круглые и желтые, как солнце, дыни гуляби, резал их ломтями и раздавал гостям. Дыни были сочные, душистые, с неповторимым вкусом. Гости ели их и тут же, не отрываясь от еды, старались выразить свои чувства, либо восторженным мычанием, либо вращением изумленных глаз.
Осмотрев музей, палестинцы вышли к его подъезду. Один из них, худощавый, стройный юноша с такими же выпуклыми, как у Ясира Арафата, глазами, подошел к Оракову и, пожимая ему руку, сказал почти на чистом русском языке:
— Дорогой товарищ башлык! Спасибо вам за хлеб, за соль, за все, что мы увидели у вас. Мы восхищены. Ваше сегодня — это наше завтра. До свидания!
Когда арабы уехали, председатель спросил меня:
— А вы по какому делу?
— Да… вот хотелось бы поговорить кое о чем. Ведь четыре года не виделись…
— Здесь, в конторе, не удастся, все время народ. Дома — некогда. Давайте сделаем так: завтра я еду в Гяурс, на участок Гаплан. Если хотите, поедем вместе. Правда, я не совсем здоров, но это — ничего. Дорога длинная, времени будет много. Сколько хочешь, столько и беседуй.
Откровенно говоря, я и сам давно уже собирался в Гяурс, чтобы подышать чистым степным воздухом. Поэтому предложение Оракова было как нельзя кстати.
Утром, часов в девять, председатель заехал за мной. Сел я сзади шофера, а Ораков справа от него, так что мне пришлось почти все время видеть профиль башлыка и очень редко, лишь в тот момент, когда он поворачивал голову, его лицо.
Председателю нездоровилось, он был грустен, молчалив. Так, не сказав друг другу ни слова, мы доехали до восточной окраины Ашхабада. За станцией Аннау началась степь, а справа над желтой равниной поднялись горы, трава недавно выгорела и степь обрела обычный желтовато-серый цвет. В разных направлениях по ней лениво и скучно тянулись караваны серых столбов, то тут, то там белели поселки, виднелись сады, виноградники.
Горы, затянутые непроницаемой мглой, были плоскими, как стена.
Под ровный, негромкий шум мотора можно было бы легко и безмятежно заснуть, если бы не встречный транспорт, пролетавший мимо с огромной скоростью. Поравнявшись, он выстреливал, как из пушки, и ветром упруго встряхивал автомашину. После каждого такого выстрела мелькала мысль: «как хорошо, что мимо». Ораков вздрагивал от каждого воздушного взрыва и снова погружался в раздумье.
— О чем мечтаете, Бегенч Оракович? — спросил я его, когда устал от долгого молчанья.
— О многом мечтаю, — сказал он тонким, с хрипотцой, голосом, бросив на меня короткий взгляд. — Да толку мало. Мечты-то сбываются редко.
— А если бы сбывались часто, то и мечтать на надо.
— Взять хотя бы сбор помидоров, — сказал Ораков, не обратив внимания на мою шутку. — Какая нудная работа! Давно я мечтаю, чтобы переложить ее на плечи машин. Овощевод тысячу раз спасибо сказал бы. И вот нашлись люди, которые не только мечтали об этом же, но и провели интересный научный поиск. Я имею в виду успехи молдавских ученых. Слыхали об этом?
— Нет. Не приходилось.
— Тогда послушайте. Вначале ученые попытались создать сорт, плоды которого созревали бы сразу на всем кусте. Но такого сорта они не получили. Другое важное качество помидора — прочность. После машинной уборки он должен выглядеть так свежо и аппетитно, как будто его только что сняли с грядки. Немало особенных качеств требовалось и от машины, в создание которой мало кто верил. Когда проблем накопилось много, ученые поняли, что в одиночку их не решить. К такому же выводу пришли и конструкторы машин. Они объединили свои усилия и после долгих поисков пришли к выводу, что совсем не обязательно, чтобы плоды на кусте созревали одновременно. Вполне достаточно того, чтобы они не опадали в течение месяца и ожидали, пока поспеют остальные. Долго бились, а сорт такой вывели. Но и его пришлось отвергнуть. Обломившаяся плодоножка, на которой держится плод, во время уборки прокалывала спелые помидоры.
Ученые зашли в тупик.
И в это время кто-то вспомнил о помидорах с Галапагосских островов, в архипелаге Колон, затерянных в бескрайних просторах Тихого океана. В плодоножке томатов с Галапагоса нет пробкового слоя и при ее разрыве не образуется пенек, который обычно прокалывает плод. Вот этот-то сорт с мягкой плодоножкой в пригодился для машинной уборки. Одну из своих машин вместе с семенами помидоров молдавские ученые обещали и нам. В будущем году начнем их испытывать. Очень хочется, чтобы результат был хороший.
— О чем я еще мечтаю? — продолжал Ораков, задумчиво глядя перед собой. — Да вот хотя бы о нашем знаменитом ахалтекинском скакуне.
— О нашем коне? — усмехнулся Курбан. — А зачем о нем мечтать-то? В нашем колхозе их не меньше сотни будет. И каждый — как картина!..
— В том, что это хороший конь, никто не сомневается, — как бы подхватив мысли Курбана, сказал Ораков. — И я его люблю. Иной раз смотришь на него и думаешь: сколько в нем красоты, благородства, легкости, ума… Безукоризненно стройный, высокий. Голова и ноги словно точеные. Гладкая шерсть блестит, как дорогой атлас. И весь он, как натянутая струна. Лиловые глаза горят и смотрят вдаль. И видно, какая мощь в нем бурлит — стоять не может — пляшет, перебирает ногами. Дай только волю… Дай! И полетит, как птица!.. Вот на таких конях двадцать веков назад ездили парфяне. Парфия была могучим государством. В одном из сражений, благодаря своей коннице, парфяне разгромили римские войска и взяли в плен знаменитого полководца Красса. Что и говорить! Всем хорош наш конь! Да беда в том, что число лошадей ахалтекинской породы становится все меньше. Правда, и до сих пор его разводят. Везде понемногу. Но зачем дробить поголовье и распылять средства? — часто думаю я. — Не лучше ли все сосредоточить в одних руках и вести коневодство по-настоящему, как заслуживает того ахалтекинский конь. Я просто счастлив был бы, если бы эту работу поручили нашему хозяйству!
Ораков несколько секунд помолчал, словно давая себе передышку. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Не надоел я еще?
— Мне — нет. Не знаю, как Курбану.
Глянув на башлыка, Курбан почтительно сказал:
— Когда вы говорите, яшули, дороги не замечаешь. Когда вы молчите — дороге нет конца.
— Что ж… Тогда я продолжу, — молвил Бегенч, — Тем более, что я, кажется, не сказал главного. А это главное — наша молодежь. Весь колхоз держится на ней. Она в поле, и на фермах, и за отарами ходит. Везде она. Каждым своим успехом, каждой победой колхоз обязан ей. Поэтому заботиться о молодежи — это священный долг старших, закон нашей жизни. Кое-что в этом отношении уже сделано. Построены Дом культуры, кинотеатр, библиотека. Но это только начало. Теперь на очереди — ресторан. Да, да!.. Ресторан — большой, современный, как в городе. Он должен быть красивым и уютным. Каждый, кто придет туда, сможет потанцевать, послушать музыку или просто — отдохнуть. А можно и праздник семейный справить: свадьбу, юбилей, рождение ребенка. Можно отметить победу в соревновании. В самом деле, почему не придти в ресторан коллективно, всей бригадой и не отпраздновать победу! Деньги на строительство ресторана есть. Значит, и эта мечта станет явью.
— Да, яшули, неплохо бы вечерком в ресторан заглянуть, — воодушевленный рассказом башлыка, мечтательно произнес Курбан, — да вряд ли удастся: башлыка некому будет возить.
— Ну вот… Еще и ресторана нет, а ты уже ноешь, — рассмеялся Бегенч. — В крайнем случае, сам за баранку сяду! Согласен?
— Нет. Никуда вас одного не отпущу. Особенно ночью, — решительно заявил Курбан. — Бог с ним, с рестораном…
— Ай, берекелла! Молодец! — чуть слышно сказал Ораков и ласково посмотрел на водителя.
В это время машина свернула налево, на переезд железной дороги, проскочила его и по ровному шоссе помчалась навстречу поселку, утопавшему в зелени молодых деревьев. Вскоре мы прибыли на участок Гаплан. Здесь Ораков управился со всеми своими делами и примерно через час мы возвращались
