них сзади. Животные пулей метнулись на другой берег. Прошло несколько мгновений и вдруг… выстрел. Кто стрелял? Зачем? Прибежали мы на левый берег и видим: растянувшись на земле, бьется, умирая, раненый кулан. А рядом стоят ловцы. В руках у бригадира винтовка, у того самого, что ходил в трусах и в шлеме. Кровь закипела в моих жилах.
— Негодяй, — кричу я. — Чтоб земля поглотила тебя, нечестивец поганый! — Не помня себя от ярости и обиды, я бросился на бригадира, схватил за грудь и начал его трясти изо всей силы. — Как ты посмел, кричу, убивать такое животное? Здесь заповедник! Стрелять запрещено! А ты, мерзавец… — А сам весь дрожу, бьет, как в лихорадке. Меня, конечно, оттащили. Начали успокаивать.
— Так… почему же его убили? — спросил Лолло.
— Ай, почему, почему! Просто так! — резко ответил Дурды-ага. — Кулан оказался очень сильным. Сеть не выдержала. Он порвал ее и, убегая, потащил за собой. Сеть была одна на всю бригаду. И вот, чтобы ее спасти, бригадир выстрелил в кулана и убил его наповал. Взяли с бригадира штраф. Да что толку. Кулана-то не вернешь.
Воспоминания о гибели кулана так растревожили Дурды-ага, что он надолго замолчал.
— Ай, все бы ничего!.. — сказал он, все еще волнуясь, — на душе до сих пор неспокойно. Вину чувствую… Ведь это я, я спугнул его под выстрел!..
Лолло стало жаль отца.
— Твоей вины тут нет, отец, — возразил он. — Разве ты знал, что кто-то будет в кулана стрелять?..
— Не знал. Но все равно виноват… — не сдавался старик.
Навстречу полной и яркой луне, обкладывая ее со всех сторон, быстро двигались тучи. Вот одна из них, первой достигнув луны, скользнула, плотно ее закрыв. Сразу стало темно. Дорога пропала из виду. Путники теперь с трудом различали ее. И вдруг, пробившись сквозь мрак, вдали сверкнул одинокий огонек. Он был подобен огню маяка: то появлялся, то исчезал.
— Это светит Акар-Чешме, — пояснил Дурды-ага сыну, указывая на огонек. — Скоро доедем…
На стук в дверь вышел заведующий питомником, бывший офицер пограничной службы Иван Иванович Кращенко. Фонарем он осветил лица прибывших. Поздоровавшись с объездчиком, спросил:
— А это кто с тобой?
— Лолло. Мой сын, — ответил старик.
Куланенка он отнес в отдельный вольер, и вслед за хозяином гости вошли в дом. Навстречу им вышла жена заведующего питомником Анна Петровна.
Лолло их видел впервые. Иван Иванович был худой, костистый и мрачноватый с виду человек. Зато Анна Петровна сразу же сумела расположить к себе Лолло своей доброй улыбкой и душевной теплотой.
В Бадхызе супруги Кращенко живут давно. Здесь прошла их молодость, выросли дети. Когда Ивану Ивановичу подошло время уходить в запас, он поступил на работу в заповедник и вместе с женой поселился в Акар-Чешме.
Прошло какое-то время и потянуло на родину, на Украину. Уехали, но ненадолго. Только там, на Украине, поняли всю колдовскую силу Бадхыза, его неодолимые чары. И снова вернулись. И уж теперь решили до конца коротать свой век в Акар-Чешме.
Несмотря на поздний час, Анна Петровна быстро накрыла стол, угостив усталых путников вкусным ужином.
Во время еды Дурды-ага искренне пожалел:
— Не повезло нам, Иван, хотел привезти-тебе здорового куланенка, а попался раненый. Может, это и к лучшему. Ведь он все равно бы погиб.
— Разумеется, погиб бы. Но кто этот негодяй, который бьет наших куланов? — негодуя и становясь от этого еще более мрачным, сказал Иван Иванович.
— Найдем. Далеко не уйдет, — успокоил Дурды-ага. — Лишь бы этого спасти…
— Вылечим, Дурды-ага, вылечим. Будет и этот здоровым, — заверила старика Анна Петровна. — Помнишь? На что уж плох был Батыр… и то спасли!
— Да… Батыр стал красивым. Мы только что видели его с Лолло. Хороший, крепкий стал…
— Неужели видели? — воскликнула Анна Петровна и так обрадовалась, будто услышала о ком-то очень дорогом.
— Видели, — подтвердил Дурды-ага. — Совсем близко подходил. Я сразу его узнал.
— Он иногда и к нам приходит. Но только ночью, как вор, — сказала Анна Петровна. — Постоит- постоит во дворе, посмотрит на окна и уйдет.
— Наверно, скучает, — молвил Дурды-ага, вставая из-за стола.
Утром отец и сын отправились в обратный путь. И снова перед глазами Лолло поплыли картины бадхызской весны — одна краше другой. И снова слышал он над головой звонкие весенние голоса птиц.
Но не это теперь занимало Лолло. Он думал теперь о Батыре, вспоминал ночную встречу с ним и все еще, как живого, видел его перед собой.
Однако историю Батыра Лолло не знал. Он попросил отца, чтобы тот рассказал ему все о кулане.
Дурды-ага охотно исполнил просьбу сына.
Это было несколько лет назад. Весной. Заарканив куланенка, Дурды-ага привез его в Акар-Чешме. Перед тем, как ему уехать, Анна Петровна спросила:
— Какое имя дать куланенку?
Старик, слегка подумав, ответил:
— Я бы его назвал Батыром. Пусть он будет могучим и красивым. Я верю, он будет таким!
— Ну, что ж… Хорошо. Назовем Батыром[13], — согласилась Анна Петровна. — Вот так и запишем: год рождения такой-то. Место рождения Бадхыз.
Дурды-ага уехал.
Когда пришла пора кормить куланенка, Иван Иванович пристегнул к его ошейнику поводок и хотел было вывести из вольера. Куланенок упирался, не хотел выходить. А когда все же вывели, на площадке, перед вольером, его уже ждала приведенная Анной Петровной кормилица — черная, как сажа, одноглазая ослица.
— Ну, вот, Батырчик, иди знакомиться, — нежно гладя упирающегося куланенка, сказала Анна Петровна. — Вот мама твоя. Подойди к ней, милый, не упрямься. Она даст тебе молочка…
Батыр перестал упираться и, навострив уши, с любопытством взглянул на ослицу. Потом, отвернувшись, мотнул головой, как бы говоря: «Ну и мама! До чего же она черная, да кривая… Неужели ничего страшнее не нашли?..»
Анна Петровна попыталась подвести Батыра поближе к ослице, но он мгновенно повернулся к ней задом и так ударил ее копытцами по боку, что у той загудело в животе.
Так Батыр отверг свою кормилицу. И было ясно, что он никогда ее не полюбит.
Супруги призадумались: «Что делать?»
— А знаешь, Аня, — сказал Иван Иванович, — давай-ка денек-другой поморим Батыра голодом. Ничего… Голод не тетка. Полюбит и такую. Милее матери будет!
Но и этот план не удался: ни через день, ни через два Батыр с ослицей не подружился. И так ослаб, что не мог уже подниматься — шкура да кости. «Да… Плохи, брат, наши дела, — стоя над куланенком, рассуждал Иван Иванович. — А еще Батыром тебя нарекли! Какой же ты богатырь, когда на ногах стоять не можешь?»
Анна Петровна опустилась рядом с Батыром, пригляделась к нему и поняла: куланенок тоскует. Несчастный пленник, он скучал по матери, по настоящей, родной, он тосковал по воле. Этой тоской были полны его глаза — черные, влажные, словно в слезах. И тоска в них была такой понятной и по-человечьи такой глубокой, что Анна Петровна едва сдерживалась, чтоб самой не заплакать.
И умер бы Батыр, если бы не ласка и не находчивость Анны Петровны. Она гладила его по спине, по голове. Вытянув шею, куланенок только вздыхал.
— Ишь ты, чертенок! Зверь, а ласку понимает, — заметил Иван Иванович.
