Но голова моего дружинника уже метнулась из глубины вверх по уступам стены, сделанной полого и заменяющей лестницу. Бледное Кизимово лицо с вытаращенными глазами возникло над полом.
— Ой, не могу больше! — надрывно, на вдохе пожаловался он, — Вот чуть отдышусь… Сейчас только… Тогда уж опять полезу…
И добавил через пару натужных вдохов-выдохов: — Тяжелый он, Богдан-то!
Я почувствовала, что меня кто-то осторожно оттесняет плечом от отверстия подпола. Подняла глаза — Никодим. Уголки губ у него были решительно поджаты, а под шапкой билась только одна мысль: «Я воевода — мне и отвечать за дружинника!» — А ну вылазь, — грубо приказал он Кизиму. И даже потянул с силой за ворот из люка. — Вылазь, я сам туда пойду!
Кизим оторопело подчинился, тяжело поднялся наверх по земляным ступенькам, стал в сторонку, все еще с присвистом продыхиваясь.
А Никодим глубоко вздохнул и, задержав дыхание, нырнул вниз. В черноту.
Менее чем через минуту к нам оттуда взмыла опущенная голова Богдана и его поникшие плечи.
— Хватай! — полупридушенно приказал снизу Никодим.
Потянулось сразу несколько рук, и общими усилиями беспамятного Богдана выволокли наружу. Да и Никодиму помогли выбраться
Я похлопала Богдана по бледным щекам. Он задышал, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег, глаза приобрели осмысленность.
— Ну, слава богу, хоть с одним все в порядке, — подытожила я и обернулась ко все еще лежащему навзничь, всеми забытому княжескому сыну Якову.
Оказалось, что он тоже открыл глаза и теперь молча смотрел на нас снизу вверх. Не делая никаких попыток подняться или хотя бы пошевелиться.
— Яков! — тихонько окликнул его Михаил, присаживаясь рядом на корточки. — Ты как?
Яков перевел на него взгляд, но не произнес ни звука.
— Давай, я помогу тебе сесть, — предложил Михаил, приподнимая его за плечи.
И тут я услышала спокойную, отчетливую мысль сына князя Окинфова. Даже не мысль, а ощущение. Безбрежное, всеох-ватное. И безнадежное: «Все — убийцы. Цар, волхвы, Михаил Квасуров, ратники, ополченцы, отец, братья — все. И я. Убийцы. Зачем жить?» — Ну, давай, — уговаривал Михаил, усаживая его и поддерживая под спину. — Все плохое кончилось…
В Якове что-то дернулось, он резко отвернулся от Михаила и наклонился, опираясь на тонкие мальчишечьи руки. Его тошнило. Долго, мучительно. В воздух взвивались снежинки пепла, и когда Яков вновь повернулся к нам, утираясь тыльной стороной ладони, брови и волосы его были припорошены седой трухой. А в глазах стояли слезы.
— Ублюдок волхвовский, — зло сказал Зиновий.
— Ты меня узнаешь, Яков? — настойчиво спрашивал Михаил. — Ты с отцом и братьями был два года тому назад в Киршаге. Я — Михаил Квасуров, кравенцовский князь.
— Узнаю, — тихо ответил Яков и скривился от нового приступа тошноты.
Но переборол его. Расправил плечи, глубоко вздохнул. Подумал недоуменно: «Зачем мне это? Я все равно не хочу жить…»
И предложил вдруг твердым голосом: — Михаил, убей меня.
— С чего вдруг? — удивился Михаил. — Все ведь уже позади!
— Позади, — подтвердил Яков. — Только впереди ничего нет. Совсем. Михаил не стан спорить с ним и, кивая в сторону черноты подпола, спросил: — Кто там остался?
Яков послушно начал перечислять: — Отец, братья — Иван и Юрий, сестры — Ираида с Удьянкой, нянька, отцовы слуги…
— Всех их надо достать, — со вздохом констатировал Михаил.
— Зачем? — равнодушно пожал плечами Яков. — Они все умерли. И я должен умереть. Я виноват. Я пытался открыть подпол, но не смог.
Взгляд его вдруг остановился на лице Зиновия.
— Я знаю тебя, — сказал Яков. — Ты сын князя Константина. Ты меня, верно, не помнишь, я мал был тогда. А я тебя помню. Мы с отцом и братьями гостевали у вас в Сморгони. Я вижу, у тебя есть меч. Заруби меня. Я видел, как казнили твоего отца. Князь Лексей не пошел, братья не пошли, один я пошел. Я видел и ничего не сделал. Ты должен зарубить меня.
Мне совсем перестало нравиться то, что тут происходило — Вот что… — начала я.
Но продолжить мне помешал Зиновий. Он рывком наклонился к Якову, одной рукой ухватил его за грудки, вторую сжал на тонкой обнаженной шее мальчишки.
— Э-эй! — воскликнула я. Но Зиновий уже отпустил Якова, выпрямился.
Не глядя, глухим голосом произнес: — Я помню тебя.
Круто повернулся и зашагал прочь, исподтишка вытирая глаза.
Ярость, боль, гнев, жалость, раскаяние — все переплелось в его душе. Обезоружив, запутав. И не мог Зиновий понять, чего хочет. И не мог противиться тому, чего не хотел…
Яков дрожащими пальцами потрогал кадык, прерывисто, с разочарованием вздохнул и медленно лег назад, в сажу и копоть. Его светлые зелено-голубые глаза безразлично уставились в небесный свод, куда, чернея, все шли и шли нерассеявшиеся дымы пожарищ.
— Мы должны о нем позаботиться, — с неожиданно просительными интонациями обратилась я к Михаилу. — Ну и что, если отец его был на царовой стороне… — Да, конечно, — кивнул Михаил. — И о нем, и о его роде. Если он говорит, что оба его брага вместе с отцом там, в подполе остались, значит, он последний, кто носит фамилию Окинфов. И родовая княжеская гривна должна перейти ему. Придется еще раз лезть в этот клятый подпол — снимать гривну с тела князя Лексея. И это уж надобно делать мне…
— Михаил! — схватила я его руку.
Но он только вздохнул и пожал плечами.
Я обвела взглядом свою дружину и не нашла в их мыслях никакой поддержки. Они были полностью согласны с Михаилом: забота о княжеской гривне — это прежде всего дело князей. Вот если б здесь не было Михаила… Тогда заботиться о чужой гривне выпало бы мне, княгине. И только если б и меня тут не было — тогда этим должен был заняться самый родовитый из присутствующих лыцаров.
Я едва не застонала от ненависти к этим дурацким средневековым обычаям, предписывающим столь строгие правила. Пришлось подчиниться.
Однако Михаил управился на удивление быстро — даже быстрее, чем я предполагала.
Не успела я и глазом моргнуть, как его голова, а потом и он сам с Окинфовой гривной в руках оказался наверху.
— Она и не на князе была вовсе, — пояснил, отдуваясь, супруг. — На полу лежала — прямо около нижней ступеньки.
Он подошел к неподвижно лежащему Якову, поинтересовался: — Как же так? Почему гривна не на князе была? Тебе надо ответить, Яков.
— Гривна ни на ком не была, — безразлично проговорил последний из Окинфовых.
А я пояснила, озвучив его мысли: — Князь Лексей умер раньше. От раны, полученной в сече. Еще днем, до пожара. Когда начало полыхать, братья, не желая оставлять тело отца на поругание, спустили его в подпол. Гривна была в руках у главного наследника — у Юрия. Видимо, он выронил ее, задыхаясь от угарного газа.
У входа в лагерь Соборной рати нам повстречался князь Дмоховский со свитой из дружинников. Приветливо улыбнувшись, он поинтересовался: — Что это вы в копоти, будто с вышеградского пожарища?
— Угадали, князь. Мы как раз оттуда, — в ответ улыбнулся Михаил.
— Не с пожарища ли и находки ваши? — вновь спросил князь Иван, указывая своим сухоньким перстом на свернутый княжеский плащ моего супруга, который несли позади нас четыре дружинника. В плаще — без сил, без мыслей и без желаний — лежал Яков. Безучастный ко всему.
А князь Иван ждал ответа на свой вопрос, по-прежнему осклабясь. Хотя мысли его приняли направление, далекое от приветливости. Сводились они к тому, что Дмоховский пенял себе за
