вновь заскрипела… Халиль присел и сунул голову внутрь черного квадрата: «Быть может, это девочка с первого этажа?»
— Эй, здесь есть кто-нибудь? — прошептал он. — Мина, это ты?
Какая-то фигура зашевелилась во тьме, в метре от лица юноши. Ночь сгустилась вокруг странной головы, которая взглянула в лицо Халилю — двумя желтыми нечеловеческими глазами. Араб дернулся назад, вскрикнув от ужаса; оперся на концы лестницы, пытаясь оттолкнуться посильнее, и та закачалась… Из люка донеслось гневное мяуканье, и потревоженный кот бежал прочь, недовольно ворча.
Азим моментально выскочил из гамака и подбежал к помощнику: детектив схватился за подвешенную к поясу кобуру.
— В чем дело?.. — неразборчиво пробормотал он, еще не вполне проснувшись.
Халиль начал смеяться, и в этом смехе звучало облегчение.
— Что, да что такое?! — настаивал Азим, совсем не разделявший его веселья.
— Ничего, всего лишь кот… меня напугал кот!
Азим шумно выдохнул, разом освобождаясь от огромного напряжения, стеснившего грудь, и потер лицо рукой.
И тут Халиль одним прыжком вскочил на ноги.
— Сигнал! Сигнал!
На лице юноши не осталось и следа от недавнего веселья, — выпучив глаза, он показал пальцем на север. Азим посмотрел в этом направлении: свет лампы двигался на крыше невысокого здания справа налево. Азим сжал кулаки — наконец-то гул выбралась из своей берлоги.
29
Эта часть дневника показалась Марион странной от начала и до конца. Едва завершив психологический этюд на тему о виновности Фрэнсиса Кеораза, автор — Джереми — нарисовал большую стрелку, отсылая читателя к самым последним страницам книги. Марион нашла там длинную дополнительную главу, посвященную исключительно Азиму и рассказу о ночной охоте на монстра. Очевидно, для описания этих событий Джереми использовал информацию, полученную от своего коллеги, и другие свидетельства, которые смог собрать за короткое время. Одним из источников информации стал, в частности, Халиль, с ним Мэтсон встречался лично. Тем не менее Марион подозревала, что отдельные пассажи в дневнике Джереми порождены исключительно игрой его воображения, например описание эмоций Азима. Иногда Мэтсон передавал их так детально и правдоподобно, как будто сам побывал в шкуре каирского следователя.
Марион сочла отсылку к самому концу записной книжки нелогичной. Складывалось впечатление, что этот фрагмент добавили в дневник в последний момент и его нельзя было вставить в текст иначе, как с помощью стрелки, нарисованной в верхней части страницы. Поэтому она решила чередовать чтение глав в том порядке, как предложил автор, перепрыгивая от середины книги к самому ее концу и назад. Таким образом она последовательно перешла от сцены организованной Азимом охоты на улочках восточного квартала к описанию ужина Джереми у четы Кеоразов. В результате тревожное ожидание развязки только усилилось. Чуть приподнявшись на кровати, она взглянула на будильник: половина первого ночи, поздновато… «Ну и что, цыпочка? Завтра ведь воскресенье… И притом в этом месте…» Будет читать дальше и получать удовольствие; по крайней мере закончит фрагмент об Азиме, помещенный в конце дневника.
Дождь на улице прекратился; Марион бросила в окно быстрый взгляд: луна наконец выглянула из-под покрова облаков и посеребрила террасу с кладбищем. Ветер со свистом гулял по улицам мимо фасадов домов и ужом вертелся вокруг надгробных стел. Унылый лес каменных крестов с изображением Христа красноречиво свидетельствовал о могуществе времени. Надгробия, пережившие многократную смену времен года, носили на себе более или менее заметные следы распада. Среди памятников, скорчившихся, как будто от пытки, и разваливающихся на куски, Марион вдруг заметила лицо — круглую человеческую голову, под лунным светом кажущуюся белой… Взгляд мужчины казался более реальным, чем окружающая его обстановка. Усталость как рукой сняло, полумрак рассеялся: Марион поняла, что это лицо не изображение на кресте, а принадлежит живому человеку. Она подпрыгнула: на кладбище находился мужчина, и он пристально смотрел на нее…
Она поспешно погасила свет — спальня погрузилась в темноту, — вылезла из кровати и крадучись пробралась к слуховому окошку. Постаралась как можно тщательнее спрятаться за стеной и высунулась лишь настолько, чтобы посмотреть наружу правым глазом: мужчина стоял среди могил, засунув руки в карманы ветровки. Переминался в ночной мгле с одной ноги на другую и явно стремился разглядеть, что произошло в спальне Марион; это Людвиг, ночной сторож.
Марион вздохнула — на стекле напротив ее рта образовалось пятно из капелек осевшего пара. Людвиг поднял руку, поколебался, не уверенный, что его на самом деле видят, и наугад дружески махнул рукой в сторону Марион. Та воздержалась от ответа; подождав еще немного, увидела, как Людвиг пожал плечами и покинул кладбище небрежной походкой. Тогда она вновь забралась под одеяло.
Только этого ей не хватало — ночной сторож пялится на нее из тьмы! Сколько времени он следил за ней? У него что, не нашлось занятия поинтереснее? В этот час, в Мон-Сен-Мишель… может быть, и не нашлось… Она только тихо улыбнулась бы, если бы пятнадцатилетний подросток пришел подглядеть, как она раздевается, но Людвиг… Это же взрослый человек, отвечающий за свои действия… «Законченный идиот!» — констатировала Марион и поклялась как следует проучить его при ближайшей встрече. Следовало найти такие язвительные слова, чтобы задеть его за живое и навсегда отбить охоту подглядывать за ней по ночам.
К этому моменту желание продолжать чтение полностью испарилось: уже не хотелось мысленно погружаться в атмосферу Каира 1920-х годов и еще меньше — зажигать для этого ночник.
Она ворочалась в постели, пытаясь найти наиболее удобное положение для сна. Мысли о Людвиге по-прежнему тревожили женщину и никак не давали спокойно закрыть глаза; изумление постепенно уступало место гневу.
Ветер за окном завыл с еще большей силой — казалось, на улице раскричалась огромная стая ночных птиц. Вихри кружили над деревней, а море билось о твердыню монастырских стен.
30
Упорно цепляясь за перила, Марион поднималась по ступенькам вдоль крепостной стены. Под утро разыгралась буря; незакрепленные ставни колотились о стены с отчаянием самоубийцы. Море на разные лады гремело исполинскими ударными инструментами. В какофонию бесшабашного разгула вплетался взволнованный шепот пены, долетающей до основания башен и пятнающей прибрежные камни.
Марион сгорбилась — теперь сильным порывам ветра труднее цепляться за нее воздушными пальцами. Свободной рукой она придерживала трепещущий плащ; рюкзак метался из стороны в сторону и бил по ноющим от напряжения бокам. Едва проснувшись, женщина решила не читать у себя в гостиной, а поискать более подходящую обстановку в одном из залов аббатства Лa-Мервей. Степень грозившей ей опасности осознала, лишь когда поднималась по лестнице внутреннего Гран-Дегре. Желание дочитать дневник превратилось в навязчивую идею, в странный каприз… Ветер здесь дул еще сильнее, чем в деревне: несся вниз по ступенькам от самой вершины и неудержимым воздушным водопадом низвергался в настоящий каньон, образованный высокими стенами монастырских покоев с одной стороны и церкви — с другой; напор его даже более ужасен, чем нескончаемый рев…
Вихрь буквально сбивал Марион с ног, неутомимо трепал ее одежду и явно намеревался похоронить ее прямо на этом месте, полураздетой… Каждый раз, когда женщина поднимала ногу, чтобы сделать очередной шаг, она рисковала потерять равновесие и опрокинуться навзничь; в этом бешеном ветре было
