культуры“… Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о „русской цивилизации“, „русской культуре“ – сводила с ума, парализовала душу».
II. «Малый народ» сегодня
Отличительный признак «Малого народа» во всех исторических ситуациях – его совершенно особенное отношение к остальному народу, как будто к существам другой, низшей природы. И сейчас леворадикальный политик говорит: «Они живут по-свински, и что самое страшное, довольны этим». Экономист советует купить «им» на миллиард дешёвого ширпотреба – на несколько лет «они» будут довольны. Так говорить мог только англичанин о неграх – да и то в прошлом веке. Авторы явно ощущают себя не внутри, а вне этого народа. Вот идеально чёткая формулировка: «Два народа растягиваются к противоположным полюсам, чтобы ещё раз схватиться. Один народ явно многочисленнее, непоседливо-непримирим, плотояден и груб – это все прошлые и нынешние вожди партии, сам „аппарат“, идейные сталинисты, идейные националисты, славянофилы и с ними вся необъятная Русь – нищая, голодная, но по-прежнему видящая избавление от всех бед только в „твёрдой руке“, в „хозяине“, в петлях и тюрьмах и иконе-вожде. Другой народ чрезвычайно малочисленен. Он видит избавление в уничтожении власти бюрократии, в свободном и демократическом государстве».[35]
Мировоззрение этого течения не отягчено излишними сложностями: ни гегельянской фразеологией, ни рассуждением о превращении гвоздей в сюртук, ни призывами «штурмовать небо» или картиной прыжка из царства необходимости в царство свободы. Его можно назвать «идеологией велосипеда», ибо оно прекрасно выражается простым и бодрым призывом: «не будем изобретать велосипед!». Предполагается, что где-то уже готова несложная схема, следуя которой и нужно смонтировать нашу жизнь. Любой из них, вероятно, был бы глубоко обижен, если бы его духовную жизнь по сложности сравнили с устройством велосипеда. Но проблемы громадной страны, населённой сотней народов, с историей, уходящей вглубь на тысячелетия, с многогранной культурой, они призывают трактовать на таком уровне.
Люди подобных взглядов у нас обычно называют себя «левыми». Это очень старый термин, он во всех случаях определяет чётко очерченный тип. Так Троцкий был левее Зиновьева, Каменева и Сталина, потом Троцкий, Зиновьев и Каменев – левее Сталина и Бухарина и, наконец, Сталин оказался левее Бухарина. До революции эсдеки были левыми, но среди них большевики – левее меньшевиков. Левыми были и эсеры, но среди них «левыми» назывались союзники большевиков по Октябрьскому перевороту. Термин «левый» устойчиво характеризует определённую жизненную установку. Язык – не «знаковая система», где можно обозначить любое понятие любым знаком: между понятием и выражающим его словом существует глубокая связь. По поводу слова «лево» Даль приводит выражения: «Левой ногой с постели ступил», «левизна: неправда, кривда». «Твоё дело лево: неправо, криво». Смысл нарушения норм, уклонения от закона тесно связан с «левым», например, современное: «левый заработок». Латинское слово sinister, означает левый, испорченный, несчастный, пагубный, дурной, злобный. Славянский, германский и литовский термин соответствует латинскому laevus что означает левый, неловкий, глупый, зловещий. Сказано о Сыне Человеческом: «И поставит овец по правую свою сторону, а козлов по левую» (Матф. 25, 33). У многих первобытных народов фундаментальную роль играет противопоставление рядов: день, солнце, правое, прямое… – ночь, луна, левое, кривое…
До революции наш «Малый народ» (или можно было бы сказать «Левый народ») не был однозначно партийным. Он заполнял верхи левых партий, но в большой степени был и внепартийным. После революции всё изменилось: одна часть его вошла в правящую партию, другая подчинилась ей как «сочувствующие» и «попутчики», остальные были выброшены из жизни. Так, в подмороженном виде, идеология «Малого народа» и была пронесена в теле партии через десятилетия, пока не ожила вновь. Поэтому современный «Малый народ» родился из партии и связан с ней общностью многих основных черт. Их роднит отчуждение от народа и отношение к нему как к «средству» и «материалу». Ленин пояснял Горькому свой взгляд на «мужика» (80 процентов населения): «Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках – не угроза культуре, нет? Вы думаете Учредилка справилась бы с их анархизмом? Вы, который так много – и правильно! – шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу». Сюда же относится образ России как «головни», которой можно зажечь мир. Да и Бухарин – как предлагавший переделывать человечество при помощи расстрелов, так и в свой самый мягкий период – исходил из того, что крестьянство надо направлять, преобразовывать, руководить им, отказывая ему в праве на развитие согласно своим собственным традициям и взглядам. Сталинская коллективизация была для партии проблемой не идеологии, но тактики – поэтому она так легко была партией принята. И Хрущёв ли, Брежнев или Андропов, говоря о «нашем государстве», всегда отсчитывали его историю с 17-го года. А до этого было что-то для них «не наше». Я храню опубликованный в «Правде» ответ Брежнева на поздравление с 70- летием. Там нет не только намёка на 1000-летнюю историю государства, в котором он властвует, но даже ни слова об этом государстве вообще – всё только о партии и Ленине, как если бы он был в этой стране чужаком, иноземным завоевателем. Идеология «Малого народа» и партии едина и в убеждении, что виновник всех неудач – народ. У Солженицына Сталин сетует: «Народ-то его любил, это верно, но сам народ кишел уж очень многими недостатками, сам народ никуда не годился». А сейчас наша экономика в кризисе, так как народ ленив. По той же причине эстрадные артисты, особенно любовно вырисовывавшие образ дурака-алкоголика из народа, были высоко ценимы партийными верхами, были увенчаны высшими наградами. Да это и понятно: так утешительно, глядя на талантливо поданный образ этого серого, неумного народа, ещё раз убеждаться, что именно он причина любых неудач.
Но когда «народ» воспринимался не как всё население, а как определённая нация, то это были русские, национальная персонификация, архетип абстрактного «народа». У Троцкого: их основная черта – «стадность», ленинская характеристика: народ «великий только своими насилиями, великий так, как велик держиморда», и так вплоть до сталинской формулы истории России, которая заключалась, «между прочим, в том, что её всё время били…». В этом отношении А. Н. Яковлев выражал фундаментальную партийную традицию в своей статье «Против антиисторизма» (1972) – сигнале к разгрому группы литераторов, заподозренных в русском патриотизме. Логично встречаем в ней и тезис, что «справного мужика» так и надо было «порушить». И совершенно в том же духе в статье «Синдром врага» (1990) он набрасывает свою схему русской истории («Возьмём хоть Россию»): «С кем только не воевала». «Всё это формирует сознание, остаётся в генофонде». «Психологически – наследие отягчающее». Как же жить народу с отягчённым генофондом: ведь гены не перевоспитываются? (Одно утешение, что из школы знаем: приобретённые признаки на генофонд не влияют!) Так сливается идеология «Малого народа» и правящего партийного слоя.
Единство идеологии – причина преданной любви современного «Малого народа» к революционному прошлому и его героям: «бурному, почти гениальному Троцкому» или Бухарину – «человеку, отвергающему зло» (как его назвала одна газета). Особенно же к 20-м годам – эпохе, когда готовился прыжок на деревню, воспитывался слой людей, для которых весь деревенский уклад жизни был отвратителен, подлежал уничтожению. Витает надежда, что недоделанное тогда удастся завершить сейчас: «На дворе двадцатые годы. Не сначала, так с конца». Нам предлагают считать деятелей той эпохи романтиками – быть может, заблуждавшимися – в отличие от чудовища Сталина. Действительно, те люди испытывали некий подъём, прилив энергии: это можно назвать романтизмом, можно – одержимостью. Но ведь такой же подъём давала и романтика «нордической расы»! Казалось бы, следует применять одну мерку к тем, кого судили в Нюрнберге, и к тем, кто уничтожал казаков. Или истребление мужиков это только ошибка романтиков? Интересно вспомнить, как всего года 3 назад левая пресса встала стеной на защиту этих дорогих воспоминаний. «Ни шагу назад от 37-го года!» – было тогда лозунгом дня. «Для чего надо уравнять преступность и безнравственность Сталина с безвыходностью (?) революционеров? – Чтобы посеять в душах сомнение в правильности социалистического выбора». Это писалось не в правоверной партийной газете, а в самом популярном левом издании. Когда В. В. Кожинов высказал мысль, что сталинизм –
