очень трудно, только сильные умы способны преодолеть то, во что хочется верить. Мамаю очень хотелось верить, что Дмитрий, прослышав о вторжении, отбежит на север, не решится на открытый бой. Гибель Бегича на Воже, русское войско, которое он увидел под Коломной, страшили, что-то за всем этим таилось неизведанное всем опытом Орды. Не было труда сию же минуту дать знак, и московского посла растерзали бы. Но еще оставалась надежда, что чем-то посол обнаружит тайные мысли Дмитрия.
— Дары, что ты принес, дарю своим воинам. Все злато, все серебро, все добро и все богатство Дмитрия — это мое, мною ему жалованное. Я дал, я и отбираю. Дмитрию назначаю пасти моих верблюдов!
Тютчев не так-то громко, но в напряженной тишине было слышно каждое слово, произнес:
— Посол должен довести каждое слово великого хана до своего государя. Дано мне повеление ответить на столь неуместные слова. Нет воли на земле превыше воли господа бога Иисуса Христа. Как бог повелит, так и будет: кому верблюдов пасти, кому царствовать! То по велению бога, а не по твоей воле, хан!
Такой дерзости не доводилось слышать ханам Большой Орды. Ордынские князья и темники схватились за сабли, кинулись к боярину. Мамай поднял руку и остановил расправу. Он решил, что разгадал игру Дмитрия. Он жертвовал послом, чтобы устрашить Орду и остановить вторжение. Без причины боярин не напрашивался бы на смерть, и была бы за Москвой сила, не послал бы боярина.
— Посол млад!— молвил Мамай.— Помилуем младость, а улусника Дмитрия покараем!
Мамай говорил, а писцы спешили за ним писать в Москву.
«От восточного и грозного царя, от Большой Орды, от широких и бескрайних полей царя, от царя царей и великого хана и джихангира всех войск Большой Орды. Улуснику московскому Мите! Рука моя держит многие царства, и десница моя лежит на царях, князьях, эмирах и бесчиленных воинах. Ведомо нам, что ныне не пришел ты, князь, к нам поклониться: ныне моя рука намерена тебя казнить. Ты млад, князь, а по младости неразумен, улусника своего в раскаянии помилую и обратно пошлю княжить, как послал тебя малым отроком. Явишься с выходами, что установлены великим ханом Бату: десятого воина, десятого пахаря, десятую женщину, десятого ремесленника, десятого коня черного, десятого коня белого, десятого коня пегого, десятую скотину, десятину хлеба, десятину всякого добра, десятину всей торговой тамги. Если не сотворишь по-нашему — все твои грады разорю и предам огню, а самого тебя казню по своей воле!»
Грамоты переписали, вручили в шатре послу, велели ждать прощального слова хана.
Утром тронулись ордынские кочевья. На рассвете заржали кони, снялись палатки, и двинулись мимо по берегу реки Воронеж конные сотни, конные тысячи, тумены. Будто бы властная рука нарочно их двинула на обзор московского посла. Тютчев догадался, что ради вот этого показа и оставил его в живых Мамай, не дал расправиться темникам, остановил занесенные ножи. Коли взялся пугать, стало быть, сам в страхе! Тютчев глядел на нескончаемый поток всадников. Они заполонили, залили все луга и все холмы и текли широким потоком, а вдали их копья чертили небо. Шел час, второй, третий, солнце поднялось на полдень, а всадники текли и текли нескончаемым потоком.
Тютчев нашел Дмитрия у Березуйского оврага. Он сообщил, что Мамай двинул Орду к Дону.
Мамай перешел с реки Воронеж на Дон и двинулся к Быстрой Мече на Кузьмину гать. Ордынские табунщики собирали с выпасов заводных лошадей.
Семен Мелик схватил ночью ордынского темника и погнал его с гонцами к Дмитрию. Сам отошел от Кузьминой гати на Куликово поле.
Темника допрашивал Дмитрий. Темник показал, что Мамай встал у Кузьминой гати и ждет там Олега рязанского и литовского Ягайла, без них не спешит. Московского войска не ждет, ибо Олег рязанский уверил его, что московский люд сел в городах в осаду, а Дмитрий убежал в Заволочье. О числе Мамаева войска темник показал: «Множество есть бесчисленно».
Тихим шагом, не утомляя пеших, двинулись от Березуйского оврага к устью Непрядвы.
Наперед ушли сторожевые отряды и стали у Гусиного брода на дозоре. Игнат получил от князя повеление готовить перевозы через Дон на устье Непрядвы.
Собрался большой совет: переходить ли Дон или загородиться от Мамая Доном?
Дмитрий дал воеводам и боярам наговориться всласть. Для Дмитрия и Боброва то давно не вопрос, однако надо, чтобы подручные князья по убеждению пришли к решению перейти Дон.
Совет собрался под открытым небом на высоком берегу, под звездами, ибо была ночь. Костров не зажигали.
Пока воеводы и князья спорили, Игнат ставил через Дон ниже устья Непрядвы перевозы, а Семен Мелик перевозил стрелков на правый берег Дона защитить перевозы от наскока ордынских передовых отрядов.
На совете одни говорили, что разумно ждать Мамая, загородившись Доном, другие возражали — если оставить Дон за спиной, ратник будет знать, что отступать некуда, драться будет стойко.
Пока спорили, через Дон легли перевозы и вслед за стрелками перевезся сторожевой полк. Боброк пришел на совет, когда сторожевой полк занял Красный холм за Смолкой и Дубиком и начал перевозиться передовой полк. Боброк тяжко спрыгнул с коня и вошел в круг.
— Перевозы лежат, передовой полк идет по перевозам!— объявил Боброк и выдвинул вперед Семена Me лика.
— Говори, Семен!— приказал князь.
— Мамай перешел Быструю Мечу, разъезды у Гусиного брода. Еще один день и одна ночь, и вся Орда станет у Непрядвы.
— Что приговорили?— спросил Боброк.
Дмитрий ответил:
— Есть дума, что, положив меж нами и Ордой Дон и Непрядву, легче будет отразить Мамая. Моя дума, что не затем мы пришли сюда, чтобы на Дон глядеть, пришли мы и не оглядываться на Ягайла и Олега рязанского. Мы пришли поразить Орду, вокруг нет иного поля, кроме Куликова поля, где мы встанем стеной, и о нее разбиться Орде!
Кто-то спросил, а что делать, если со спины ударят Ягайло и Олег?
Думано и об этом Дмитрием. На поле битвы он не считал возможным выводить тех, кто не закован в броню, кто не обучен действовать в пешем строю городовых полков, в конном строю дружин, кто не обучен по сигналу трубы совершать сложные перестроения во время битвы. Однако к Куликову полю пришла вся Русь. Обозы вели и сопровождали не только люди Игната, кормленца московского войска. Шли горожане, посадские, пахари, огородники, бортники, и собралось их со всей земли не меньше, чем воинов в полках. Дмитрий повелел Игнату по древнему обычаю поставить в несколько рядов повозки, загородить ими переправы, выставив всякого и со всяким оружием: с копьями, у кого есть, с рогатинами, с вилами, с топорами, а охотничий лук есть у каждого, и оберегать битву от удара в спину, если вдруг явится Ягайло или ордынский тумен, перебежав Дон, забежит со спины.
Повозки уже выстраивались, обводя излучину напротив впадения Непрядвы. Дмитрий вывел князей и воевод из шатра и показал черное людство, что готовилось к своей участи в грядущей битве.
Приговорили перевозиться через Дон.
К рассвету конные войска перевезлись через Дон. С утра пошли по перевозам пешие.
Дмитрий и Боброк разводили полки на холмах между истоками Смолки и Дубика.
К заболоченным истокам Дубика свели кованые дружины Андрея и Дмитрия Ольгердовичей с псковичами, с полочанами, с брянцами. Каждый всадник в полном доспехе — шлемы со сплошными забралами, длинные тяжелые копья, длинные тяжелые мечи — рубить обеими руками, топор. Кони в железных нагрудниках, головы и шеи то ж прикрыты броней, на нагрудниках острые тарчи, под седлами оленьи шкуры — защита от стрел.
Воеводой полка правой руки Дмитрий повелел быть Андрею Ольгердовичу, памятуя, с каким он искусством действовал на Воже.
Полк правой руки растянулся на половину поприща и еще на сто маховых саженей.
В Большой полк Дмитрий и Боброк свели пешие городовые полки копейщиков. В промежутках между
