христианскому. По достоверному свидетельству наших предков, тем же Ангелом повелено было приготовлять этот огонь только для одних христиан и нигде, кроме императорского города; не передавать его и не научать никакую другую нацию».
Константин Порфирородный приказал вырезать в храме на престоле проклятие тому, кто осмелится передать это открытие чужеземцам. Он повелел считать изменника недостойным имени христианина, недостойным никакой должности, никакого звания и разжаловать его из любого звания. Изменник предавался анафеме из века в век и объявлялся бесчестным всякий — даже император, разгласивший тайны, патриарх и всякий князь. Константин Порфирородный повелел поступать с изменником как со всеобщим врагом: осуждать его и предавать ужасным истязаниям. Рассказывают, что вельможа империи, прельщенный несметным подкупом, решился выдать чужеземцам тайну греческого огня. Однажды, когда он вошел в храм, его постигла необыкновенная казнь. С соборного нефа сошло пламя и сожгло изменника.
Тайное не может вечно оставаться тайным. От греков при князе Игоре русы узнали тайну греческого огня, Всеволод Большое Гнездо вооружился шереширами, отец Дмитрия вспомнил о них, Дмитрий пришел с ними под Тверь.
Из десяти больших пороков поднялись десять стрел. Стрелы превратились в огненные полосы. Они забирали выше и выше. Вот они уже над стенами города. Еще вспышка, и огненные клинья пали на город.
Откатились большие пороки Москвы, отошла, пятясь, фаланга, пророкотали бубны, и вся пешая рать, повернувшись на месте, пошла от стен. Город загорелся. Тверичане гасили пожары, московские ратники замкнули острог. Ни пешему, ни конному, ни ползком, ни темной ночью не пробраться.
День и ночь не смыкали глаз тверские сторожа на башнях, выглядывали, когда же появится Ольгердово войско. Ждал с не меньшим нетерпением Ольгерда и Дмитрий, ждали подручные князья, желая получить славу победителей над великим литовским воеводой. Воинское искусство и воинская мудрость на то и даны, чтобы избежать поражения. Ольгерд, узнав, какую собрал силу Дмитрий, повернул от Твери, не дойдя до города одного перехода.
— Пора брать город! — сказал Боброк, получив весть, что Ольгерд бежит на рысях в Литву.
— Пора! — согласился Дмитрий.
Первым делом отвели воду из рва. Два дня метали в город камни, землю, бревна. В нескольких местах засыпали ров доверху. На четвертый день ударили шереширами. Огненные хвосты опоясали небо. Загорелись стены, башни, поползли пожары в разных концах города. Поднялись к верхней стрельнице башни тверские бояре, торговые гости и владыка тверской Ефимий.
— Шли послов, князь! Город не удержать!
Михаил спросил владыку:
— Что хочет Дмитрий?
Владыка ответил:
— То неведомо!
— Поди и узнай! — молвил князь.
— Нет, князь! — твердо ответил Ефимий.— Принимал ярлык на великое княжение владимирское, не спросил меня! И не мне спрашивать, чего от тебя хочет Дмитрий! Иди сам!
Михаил взглянул на бояр. С ними хаживал разорять московские волости, их обрадовал Некомат ярлыком от Мамая. Ныне безрадостны, молчаливы, хмуры, обступили полкругом, теснятся в башне. Так-то вот и кучковичи обступили однажды Андрея Боголюбского.
Михаил осторожно спросил:
— Кто пойдет к Дмитрию?
— Тебе, князь, одному идти! — раздался голос боярина. Не разглядеть в темноте говорившего.
— Голову мою отдаете?
— Твоя голова,— ответил за бояр владыка,— не Тверь! Многие князья княжили в Твери, князей тех нет, а Тверь стоит. Дед твой потому и причислен к лику святых, что прозакладывал голову за Тверь.
— Я не хочу быть святым! Не святой я, а воитель!
— Нет у тебя силы бороться с Москвой! Покорись! — настаивал владыка.
Бояре сдвигались полукругом.
На башне над Тмахскими воротами затрубили трубы, взошел владыка на край башни и водрузил крест. Его фигура то пропадала в черной мгле, то вновь возникала, когда ветер рассеивал дым. Трубам с башни ответили трубы в московском стане. В городе ударили колокола. Над острогом против Тмахских ворот воздвиг крест митрополит Алексей. Из Тмахских ворот вышел князь Михаил. Один. Ратники пропустили князя к кресту. Михаил опустился на колено, митрополит осенил его крестным знамением.
— Еще раз отдаюсь, отче, под твою руку! — молвил Михаил.— Обиду забываю, не обидь вдругорядь!
— Не тебе, князь, обиды поминать! С чего начато, к тому приведено! А крови и слез пролито?
Михаил не отвечал. Побит. Голова поникла. Что на силу ответишь, когда нет своей силы.
— Готов ли к смирению, сын мой? — спросил митрополит.— По твоему слову все решится! Без тебя город по моему слову откроет ворота.
— Откроет! — согласился Михаил.
— В смирении оставаться тебе удельным князем, не в смирении — приговорено дать тебе путь чист изгоем!
— Дмитрий требует моей головы? — спросил Михаил.
— То ложь, князь! То льстивые речи переметчика Ивана Вельяминова. Руси нужна твоя голова! Но покорная велению божьему и государеву.
Михаил не вытерпел.
— Кто ж государь?
— Государь тот, кто могуч среди равных. То установлено от века, и не тебе оспорить, князь! Быть тебе братом молодшим Дмитрию Ивановичу, великому князю всея Руси.
— Жестоки твои слова, отче!
— Не по словам дела сделаны, а слова по делам произнесены! Готов ли?
— Сердцем не готов, разумом деваться некуда!
— Разум не помутился бы! Идем!
Новгородцы столпились у холма возле Дмитрия Ивановича. Памятливы на обиды. Кричали Дмитрию:
— Босым! Пусть босым стоит перед тобой и перед нами, как стояли наши тысяцкие перед князем Симеоном.
Дмитрий однажды ожегся, ведал, что сам ожесточил Михаила. Не надо было хватать его в Москве и сажать на Гавшин двор. Михаил тож Всеволодово племя. Босым заставить, так лучше убить, а убивать зачем же, не для того собрана сила всей Руси, а чтобы и он, поверженный, встал в один ряд перед супостатом, более сильным и страшным.
Босым не заставил, но с коня навстречу не сошел. Пришлось великому князю тверскому подойти к стремени князя московского. Означал сей знак, что признает себя великий князь тверской молодшим братом великого князя московского. Суздаль, потом Рязань, ныне и Тверь. Простерла Москва руки на их плечи.
— Ты пришел, Дмитрий, на Тверь, скажи, чего желаешь? — выдавил из себя Михаил.
— Скажи ты, тверской князь, перед съездом Всех князей, чего ты желаешь? — возвысил голос Дмитрий.
— Признаю себя братом молодшим, отдаюсь по всей твоей воле!
Бояре Андрей Кобыла да сын его Федор Андреевич Кошка, да дьяк посольский, юный боярин Тютчев, распахнули княжеский шатер, зазывая Михаила к сколоченному из дубовых досок столу. Первым в шатер вошел Михаил, за ним Дмитрий. После них митрополит. На столе свиток грамоты, составленной думными боярами Андреем Кобылой, Федором Кошкой и дьяком Тютчевым.
— Читай, князь, и подписывай! — молвил Дмитрий.
— Читайте! — бросил Михаил боярам.
Тютчев взял грамоту и звонким голосом начал:
— «Грамота великого князя Дмитрия Ивановича великому князю Михаилу Александровичу».
