— Я ему послужу! Послужу я ему!
Столь яростная прозвучала угроза в его словах, что Молчанов даже поежился. Уже спокойно и деловито, Шаховской продолжал:
— И тебе, Михайло, то ж послужить бы... Потому я и взял тебя. Я до Путивля, а тебе дорога дальняя.
— Мне нет дороги. Куда ты, туда и я.
— Идти тебе Михайла в Польшу. Добраться до Самбора, искать там супругу Юрия Мнишка. Ей поведать, что Дмитрий спасся и скрывается до поры от Шуйского, собирает силу на своего недруга. На том и стоять.
— Спросят же, где Дмитрий?
— А тебе откуда знать? Прячутся не для того, чтобы всем была известна, где захоронка.
— Откуда же возьмется Дмитрий?
— А откуда наш царь Дмитрий взялся? Скажу тебе: от людского мнения. Будет мнение, вот и явится.
Шаховской посмеивался над удивлением Михайлы.
— Диво тебе, Михайло сие слушать. Жить хочешь, так слушай! А вот возьмем да Богданку царем объявим. Хочешь Богданка, царем на Москве сесть?
Что надо мной насмехаться? Я — крещеный!
— Вот и ладно, что крещеный, нет нужды жидовскую веру менять.
Богданка отмахнулся от насмешки.
— Мне куда-либо на хлеба устроиться.
— Ты устроишься! Не тоскуй.
Шуйский спешил прояснить отношения с поляками, дабы замешательство с ними не помешало венчанию на царство.Спешить-то спешил, да не знал как с ними обойтись. Среди поляков не только искатели приключений, а и высшая польская знать. С ними и королевские послы Гонсевский и Олесницкий. В горячах, когда не было иного на уме, как бы поскорее покончить с царем Дмитрием, нападение на поляков помогло свершить убийство Расстриги, а теперь пришла пора собирать разбитые горшки.
Послы требовали встречи, Шуйский выставил для разговора с ними бояр во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, а для грубости послал Татищева. Ни послам, ни польским вельможам его не ввести в смущение. Усадили послов на скамью в Посольской избе, Мстиславский объявил:
— Позваны вы по велению великого государя, потому, как докучаете ему своими челобитьями. Царя нашего, избранного волей всей земли и боярским синклитом, зашли неотложные дела. Мы же готовы объявить вам ваши вины и вину короля Жигмонта, дабы задуматься бы вам о вашей судьбе.
Гонсевский сердито откликнулся:
— Вот уж воистину по московски! Мы шли к вам, боярам, думая, что ваш государь повелел сказать вам о вине перед польским королем и польскими людьми, а вы говорите несуразное. Во всем христианском мире чтут послов и званых гостей, а нас едва не побили по наущению московских правителей.
Настал черед вмешаться Татищеву:
— Послов чтут, да ить вы вовсе не послы к нашему государю, царю Василию Ивановичу Шуйскому. Посланы вы к вору и Расстриге, у него и искать бы вам! А для нашего государя вы хуже разбойников. Вот Ян Бучинский, из ваших же польских людей, показал на расспросе, как польские гости готовились погубить московских бояр, всех, кто стоял за православную веру. Готовил Расстрига потешный бой меж русскими и поляками. Русские на бой выходили с холостыми зарядами, а польские гости с порохом и свинцом.
— Под пыткой и не то покажут!
— Под пытками? — вскричал Татищев. — А вот поставим перед вами Бучинского, что тогда говорить?
— И тогда скажем и сейчас говорим. Вины короля перед московской стороной ни в чем не видим, вся вина за вами. Вы побили польских людей, а не польские люди — московских.
Татищеву не впервой резать поперек правде. Резал он, как вздумается:
— Король Жигмонт подставил нам царем Расстригу, он же к нему и послов шлет. И Расстрига не государь и вы не послы!
Гонсевский обратился к Мстиславскому:
— Дмитрия венчали на царство московские люди, а не король. Разве не видишь князь, что груб твой боярин и не научен с послами говорить!
Мстиславский попытался отвести обвинение польских послов:
— Никогда Расстрига не решился бы вступить на Русскую землю, если бы король не дал бы ему польского войска.
Гонсевский рассмеялся.
— О каком войске, ты говоришь, князь? С вашим Дмитрием пришла ли тысяча волонтеров, коих собрал Юрий Мнишек вопреки воли короля? Неужели Московское государство покорилось этакой горстке поляков?
Мстиславский все же пытался переговорить польского посла.
— Король Жигмонт задумал воевать не польским войском, а послал Вора бунтовать чернь.
Гонсевский и Олесницкий переглянулись, опять же, посмеиваясь. Ответил Гонсевский:
— По нашим обычаям, ваша милость, князь Мстиславский, как бы глава сената. Обидно слышать от него неправду. Ваша милость, могли бы вспомнить, как его огромное войско было разбито воинством Дмитрия, а сам он едва не лишился жизни. Нам говорили, что было у тебя, князь восемьдесят тысяч ратных людей, а у Дмитрия около тысячи польских волонтеров и несколько тысяч казаков. Хотелось бы знать, по какой причине столь огромное войско не устояло перед горсткой волонтеров и казаков?
Вмешался Татищев:
— Оставим говорить о наших людях, поговорим о ваших. И у вас в королевстве непорядок. Сегодня бунт против короля.
— У нас страна свободная. Мы можем спорить с королем, но убийц ночью к нему не подсылаем, а вы воровски ночью убили царя, коему присягали и крест целовали. Он ваш государь, и это дело вашей совести. Мы нисколлько не жалеем этого человека. Вы видели, как он нас, послов, унижал. Но зачем же вы убивали польских гостей? Вы многих убили, перемучали, разграбили, да еще и нас виноватите.
Татищев и здесь нашелся:
— То не наше боярское дело. Гостей убивали московские люди за то, что досадили своим нахальством.
Нет, не с польскими вельможами спорить Татищеву. Гонсевский тут же ухватился за его слова.
— Пусть и правда, что чернь виновата, но с послами говорит не чернь. Вот и покажите, что вы не злоумышляете на нас послов и на польских гостей. Отпустите с нами Мнишка, его дочь и всех польскихъ гостей, а мы по прибытии к его величеству королю, будем стараться смягчить его гнев. Если вы нас, не по христианскому обычаю задержите, то оскорбите короля и Речь Посполитую. Тогда уже трудно будет вам на чернь ссылаться.
Мстиславскому не по нраву утяжелять спор, а отвечать послу нечем. Он вздохнул и примирительно молвил:
— Все это содеялось за грехи наши! Вор этот и вас и нас обошел!
Олесницкий сделал вид, что с трудом удерживается от смеха. Мстиславский неосторожно добавил:
— Вот перед вами Михайло Нагой, родной брат царицы Марфы и родной дядя истинного царевича Дмитрия. Он вам подтвердит, что на царство пришел вовсе не Дмитрий. Настоящий Дмитрий похоронен в Угличе. За его телом поехал митрополит Филарет, чтоб похоронить его рядом с отцом, царем Иваном Васильевичем.
Гонсевский руками развел и с откровенной насмешкой спросил:
— А где же был Михайло Нагой, когда другой человек назвался его племянником? Радовался, что
