то же избирательное право. Выше говорилось об избирательном праве, не знающем никаких цензов и дискриминации. Но это гипотетический, предполагаемый случай. На деле буржуазия всегда, а особенно в период политических кризисов и обострения классовой борьбы, самым бесстыдным образом нарушает ею же провозглашенные принципы равных выборов, отстраняя миллионы трудящихся от участия в голосовании. Не было и нет на земле ни одной буржуазной демократии, в которой не действовало бы больше или меньше различных цензов — имущественного, образовательного, возрастного и др. В США, например, таких цензов насчитывают от 50 до 60.
Еще более бесстыдно нарушается в буржуазном обществе принцип равноправия наций. Когда французский конвент, провозгласивший «равенство людей от природы», получил требование гаитянских негров освободить их от рабства, рабовладельцы заявили: «Нас хотят лишить собственности! Равенство не для черных». И Французская республика снарядила несколько экспедиций, чтобы усмирить строптивых рабов, потребовавших ни много, ни мало — равенства.
В Англии принципы буржуазной демократии победили в основном еще раньше, чем во Франции. А английская буржуазия на протяжении трех столетий после победы буржуазной революции была и частично остается до сих пор рабовладельцем для миллионов людей в колониях и зависимых странах Британской империи.
Вот что пишет видный американский ученый У. Дюбуа по адресу американской буржуазии:
«Мы провозгласили «всеобщее равенство», хотя около полумиллиона людей по-прежнему оставались рабами». Коренное население Америки — индейцы были лишены каких-либо прав и загнаны в «резервации», где подверглись медленному истреблению от голода и болезней. Известно, что до сих пор в Соединенных Штатах, бахвалящихся своей цивилизацией, 17 млн. негров подвергаются жестокой расовой дискриминации.
В эпоху империализма, когда в экономике и политике буржуазных государств господствующее место занимают финансовые и промышленные монополии, происходит поворот от буржуазной демократии к реакции. Империалистическая буржуазия отказывается от принципов равноправия и свободы, провозглашенных буржуазной революцией, она стремится к террористической диктатуре, при которой подкуп дополняют дубинкой, увещевание — грубым окриком. Законченной формой такой диктатуры был гитлеризм. Соответственно этому идеологи империализма воспевают культ сильной личности, сверхчеловека, проповедуют господство одних, «более полноценных» рас и наций над другими, «менее полноценными». Капитализм агонизирует и, как всякий умирающий строй, стремился любыми средствами продлить свое существование.
Подведем некоторые итоги. Равноправие в буржуазном обществе формально и ограниченно, но оно наряду с другими демократическими установлениями дает возможность рабочему классу, трудящимся лучше организоваться, успешней вести борьбу за свои жизненные интересы, за социализм. Поэтому трудящиеся отстаивают принцип равноправия людей и наций от посягательств со стороны реакционной империалистической буржуазии.
Капитализм не устраняет общественного неравенства, он лишь меняет его формы. На месте феодальной пирамиды возникает пирамида буржуазная: внизу — пролетариат и трудящееся крестьянство, повыше — мелкая буржуазия, еще выше — средняя буржуазия, наверху — монополии. На смену королям пришли миллиардеры, место бурбонов заняли ротшильды. Пирамиду цементируют частная собственность и деньги, деньги и насилие.
Смести прочь эту последнюю пирамиду неравенства — задача пролетарской революции.
Уже в пору буржуазных революций лозунгу формального равенства было противопоставлено требование фактического равенства. Выдвигавшие это требование левеллеры (т. е. уравнители) в Англии и бабувисты (по имени организатора «Заговора равных» — Бабефа) во Франции выражали интересы того класса, который,, по словам Энгельса, был более или менее развитым предшественником современного пролетариата. Взгляды первых коммунистов-революционеров носили утопический характер, их выступления потерпели неудачу, так как не созрели еще исторические условия для решения поставленных ими задач.
Эти задачи могли быть решены только на определенном этапе общественного развития, когда пролетариат сложился как класс, приобрел навыки политической борьбы, когда произошло соединение рабочего движения с марксистско-ленинской теорией научного коммунизма.
С чего начать?
Всякий знает, что разрушить дом легче чем его построить. Чтобы выстроить большой дом, даже при самых современных методах строительства, необходимо несколько месяцев. Для сооружения крупного завода или электростанции требуется несколько лет. Сколько же нужно времени и усилий, чтобы построить новое общество, изменить веками укоренившиеся порядки господства и подчинения, преобразовать психологию людей, их отношение к труду, коллективу, семье?
Дом возводят по готовому архитектурному проекту, почти не внося поправок. У людей, взявшихся за строительство нового общества, также имелся проект, которым они руководствовались,— марксистско- ленинское учение. Но и самое совершенное учение не в состоянии заранее предусмотреть ответы на все вопросы, которые ставит жизнь. Проект социализма нуждался в уточнениях и дополнениях. В сложных условиях надо было искать и находить правильные решения.
Строить проще на чистом месте. А новое общество приходилось возводить на развалинах старого. Не было фантастического острова, на котором по произволу мечтателей, как в сказке, складываются самые идеальные для социализма условия: неизвестно, куда исчезают эксплуататоры, непонятно, как люди становятся высокосознательными, и неясно, откуда приходит к ним изобилие. Была суровая действительность и в ней нищая, разоренная войной Россия, в которой друг против друга стояли непримиримые классы — эксплуатируемые и эксплуататоры.
С чего следовало начинать строительство социализма? Уж не с введения ли равенства этих противоположных по природе классов?
Постановка этого вопроса обнаруживает всю его нелепость. Мы видели, что деление общества на антагонистические классы и есть главное проявление общественного неравенства. Следовательно, говорить о равенстве людей; принадлежащих к антагонистическим классам, — то же самое, что говорить об одинаковой свободе для тюремщика и узника.
Тем не менее именно такое «всеобщее равенство» проповедовали оппортунистические вожди II Интернационала Каутский, Гильфердинг, Вандервельде и др. Называя себя социалистами, эти люди в теории и на практике были не многим ближе к социализму, чем американские биржевики, английские фабриканты или римский папа. Во всяком случае, вся буржуазия охотно бы поддержала такое понимание социализма: оно ничем не отличается от провозглашенного церковью «равенства людей во Христе».
В жестокой классовой борьбе решался вопрос о судьбе общественного устройства России, и ее последовательное развитие привело к логическому концу — к победе трудящихся классов, к подавлению буржуазии, к диктатуре пролетариата. Никакого «равноправия» для эксплуататоров; напротив, цель социалистической революции — насильственным путем лишить их всех особых прав и преимуществ, поскольку они не желают отказаться от этих преимуществ по доброй воле.
Кстати, о насилии. Допустимо ли оно и в каких размерах? Во все переломные моменты истории, в периоды революций этот вопрос становился предметом бурных дискуссий. При этом в роли защитников «доброты и человечности» всегда выступали классы, обреченные на гибель.
И как только не изощрялась буржуазная пропаганда, обвиняя большевиков в жестокости и насилии. Цель этих обвинений нетрудно понять: пожалей поверженного врага, дай слезам застлать свои глаза и получай пулю в лоб.
Вспомните полный глубокого смысла диалог Ленина с Горьким в пьесе «1918 год». «Может быть, я
