скалы.
– Отмели у нас вообще-то у берега, а мы от него миль шестьдесят отмахали. Правда, есть тут одно место, Чертова банка называется, но больно далеко – по такому ветру часа три хода...
– Как-как, Чертова банка?
– Да, то есть отмель по-нашему. А Чертовой ее называют сами моряки – неофициально.
– А почему?
– Резкий перепад глубин, из-за этого в шторм в том районе волны в два раза выше, да еще и направление меняют. В общем, это место даже военные всегда стороной обходят. Считается, что пройти над Чертовой банкой – не к добру.
– А это правда?
– Да нет, конечно. В шторм там, и правда, опасно, а так... Глубины – метров пятьдесят, самое меньшее тридцать, днище о скалы не пропорешь. Но моряки – народ суеверный, – пожал плечами Лагутин.
– Так-так, – оглянулся Остроглазов. – Стас, нам все равно, когда возвращаться, давай прошвырнемся к Чертовой банке.
– А там не опасно?
– Кэп говорит, нет. А кадры, я чувствую, можно снять под водой убойные!
– А это далеко?
– Часа три хода.
– Ладно, давай, – пожал плечами Стас, опуская козырек на глаза.
Глава 16
Лопухин расположился в каюте старпома на верхней палубе. В сравнении с президентскими люксами, в которых он обычно останавливался, каюта производила жалкое впечатление, но олигарх не унывал.
– Ну как судно? – бодро спросил он, едва Костя вошел в каюту.
– Судно в порядке, – хмуро бросил Кудинов, закрывая дверь. – Проблема в другом.
– В чем?
– В команде.
Пройдя к иллюминатору, Костя задумчиво посмотрел вниз. Озадаченный Лопухин тут же присоединился к нему.
У стреловой лебедки на главной палубе копошились миниатюрные фигурки членов экипажа. Работали они как заводные, и погрузка оборудования вот-вот должна была завершиться.
– Так в чем проблема-то? – недоуменно спросил Лопухин.
– Пока точно не знаю, – покачал головой Костя. – Но этот капитан Чен совсем не такой китайский болванчик, каким хочет казаться. Я по ходу дела поинтересовался, кто он, откуда и все такое. Сам он вроде китаец, русский язык учил в школе, плавал на джонке по Южно-Китайскому морю. Несколько лет назад этот Чен якобы эмигрировал в Сингапур и стал работать на небольших судах твоего знакомого. Полторы недели назад ему поручили срочно подобрать экипаж со знанием русского языка, и он набрал вьетнамцев, которых в Сингапуре пруд пруди.
– Ну? – посмотрел на Костю Лопухин. – И что тут подозрительного?
– Для бывшего капитана джонки этот Чен очень продвинутый малый, хотя и старается это скрывать.
– А что такое джонка?
– Это большое парусное судно, распространенное в Юго-Восточной Азии. А этот Чен довольно неплохо разбирается в технических вопросах.
– Но он же, наверное, подучился в Сингапуре и все такое...
– Конечно, – кивнул Костя. – Но он слишком хорошо знает «Азовское море».
– Что ты имеешь в виду?
– Это долго объяснять, но даже опытный моряк, попав на незнакомое судно, очень долго к нему привыкает. А Чен за время обхода ни разу не повернул не в ту сторону и к любому механизму всегда вел меня наикратчайшим путем.
– Так это же его работа! Он получил судно и как следует его изучил!
– Нет, Лопухин. Ты просто не в курсе. Капитан может проработать на судне пять лет и за это время ни разу не спуститься в машинное отделение. Тут что-то другое.
– Что?
– Я не уверен до конца, но очень похоже, что твой сингапурский партнер решил тебя «кинуть». Кажется, у вас это так называется?..
Глава 17
К Чертовой банке яхта добралась к семи часам вечера. Присутствие отмели угадывалось по странной ряби на воде да по изменившемуся цвету моря. Само дно на глубинах сорок- пятьдесят метров, естественно, не просматривалось.
Поначалу этот факт Остроглазова здорово обескуражил. Не видя дна, он не мог давать оператору указаний. Кроме того, возник чисто технический аспект съемок, о котором Никита даже не догадывался.
Оказалось, что аквалангист может погружаться только до сорока метров. На больших глубинах безвредный при нормальном давлении азот превращался в сильнодействующий наркотик.
Проблему «азотного наркоза» помог решить Лагутин. Покопавшись в картах, он направил яхту к восточной оконечности банки. Глубины здесь не превышали тридцати-сорока метров.
Нацепив акваланг, Антон совершил пробный спуск без камеры и вскоре показался на поверхности.
– Ну что? – свесился с борта Остроглазов.
– Вода чистая, света маловато, но с лампой получится, – выплюнув загубник, сказал Антон.
– А дно, дно какое?
– Во! – показал большой палец Антон. – То, что надо! Возле берега такого не найдешь! Песчаные волны как под линейку сделаны, за ними скала вроде средневековой башни и обрыв! Прямо как развалины Помпеи, я тебе говорю!
– Так-так, – потер руки Остроглазов. – Будем снимать! Значит, так. Сперва она мимо этой скалы опускается на дно. Потом как бы переворачивается, в последний раз смотрит вверх и уходит с обрыва в бездну! Понял?
– Понял, – кивнул Антон. – Только за один раз это снять не получится.
– Почему?
– Долго. Мне тогда придется делать декомпрессию, а у меня таблиц нет.
– Так, – почесал подбородок Никита. В технические подробности погружений он старался не вникать, ему важен был результат. – А в несколько приемов это снять можно?
– Конечно, можно.
– Договорились. Тогда снимай три дубля погружения на дно и три ухода в бездну, чтобы потом можно было состыковать. Понял?
– Понял.
– Сергей, помоги подать камеру.
Уже через три минуты Антон исчез под водой. В водолазном деле он разбирался ровно настолько, чтобы избежать подстерегающих аквалангиста опасностей. Каждый спуск ко дну Антон выполнял максимально быстро, после чего подолгу отдыхал на поверхности. Благодаря этой тактике ему удалось перехитрить коварную кессонную болезнь.
После трех дублей погружения на дно Остроглазов еще раз растолковал Антону, как следует снимать уход в бездну.
– Значит, после переворота камера как бы срывается с обрыва и ты выключаешь свет. Понял?
– Да.
– Только не сразу, а с задержкой.
– Хорошо.
– Давай, – потер руки Остроглазов.
Вся его режиссерская сущность рвалась на дно, но Никита понимал, насколько это опасно, да и акваланг у них был всего один.
